Саша Скочиленко находится в СИЗО уже полтора года, несмотря на ряд заболеваний: кисту в правом яичнике, ПТСР, целиакию и порок сердца. В СИЗО ей не оказывают медицинскую помощь, а в суд направляют справки о том, что Скочиленко здорова и «этапом следовать может».
Когда пришло время защиты представлять доказательства, заседания стали назначать почти каждый день. Из-за такого графика Скочиленко не успевает есть и отдыхать. На одном из заседаний Саше стало плохо в зале суда, ей вызвали скорую помощь. Саша после этого рассказала, что из-за графика судебных заседаний у нее не было ни одного приема пищи двое суток подряд.
На заседание 11 октября Скочиленко привезли с кардимонитором. В тот день Саша впервые расплакалась в суде. Судья Демяшева отказалась откладывать заседание даже после закрытия суда, несмотря на то, что Саше нужно было срочно возвращаться в изолятор, чтобы заменить батарейки в кардиомониторе.
На прошлом заседании конвоиры отказались в короткий перерыв выводить Сашу из клетки, чтобы она могла попить воды. Скочиленко со слезами просила судью о еще одном перерыве, но та отказала.
Друзья попытались передать Саше Скочиленко в СИЗО толстовку с надписью «этапом следовать может» — справки именно с такими словами в суд четырежды присылала администрация изолятора, где содержится Скочиленко. При этом Сашу для оформления этой справки не осматривал ни один медик.
Толстовку в СИЗО не приняли, сославшись на то, что на ней «провокационная надпись». Сегодня в этой толстовке в суд пришла девушка Скочиленко Соня Субботина.
Фото: Александра Астахова / Медиазона
Заседание должно было начаться в 13:00. В 13:00 в зал пустили отдельно журналистов и сотрудников посольств Норвегии и Германии.
После этого приставы решили, что в зале осталось всего 10 свободных мест и пустили меньше половины тех, кто пришел поддержать сегодня Скочиленко в суде.
Фото: Александра Астахова / Медиазона
Заседание, как и каждый раз начинается с ходатайства о разрешении фото- и видеосъемки.
Скочиленко говорит, что принцип гласности не вполне соблюден, так как не все слушатели смогли попасть в зал, а приставы не принесли для желающих дополнительные скамейки, хотя такая опция есть. «Поэтому стоит это компенсировать ведением фото- и видеосъемки процесса», — считает Скочиленко.
Адвокат Яна Неповиннова поддерживает и отмечает: «Если кто-то из участников боится за свою безопасность, может быть настроена запись так, чтобы эти люди не попадали в кадр. И уведомления с регистраторов конвоирова мешают процессу гораздо больше». Адвокат имеет в виду, что прямо посреди заседания видеорегистраторы, которые висят на конвоирах, громко издают звуки, вроде: «Заряд 80%».
Тем не менее судья Демяшева, как и всегда, запрещает снимать в процессе заседания.
Фото: Александра Астахова / Медиазона
В суд в пятый раз поступила справка из СИЗО о состоянии здоровья Скочиленко. Там вновь написано, что Саша «этапом следовать может».
После ознакомления со справкой адвокат Неповиннова спрашивает Скочиленко:
— Какое у вас отношение к этому документу, претендующему на статус справки? Вас обследовали сегодня?
— Этот документ выдан без моего ведома, меня не обследовали. Не понимаю что там за цифры, почему «осмотрена», почему восклицательные знаки в конце, такого фельдшера я не знаю.
Адвокат Новолодский отмечает, что в справке указано, что Скочиленко якобы была осмотрена в 8:00 26 октября. Сегодня в это время Сашу этапировали в суд.
Адвокат Неповиннова говорит, что сегодня обеспечена явка одного из авторов комплексной экспертизы, которую уже на прошлом заседании начала оглашать защита — Вероники Константиновой.
Сегодня защита планирует закончить оглашение психологической части экспертизы и допросить Константинову, а затем приступить в оглашению политологической части экспертизы. Явка эксперта-политолога Гончарова также обеспечена сегодня к трем часам дня.
Стороны процесса поддерживают такой порядок представления доказательств и Неповиннова начинает читать.
Адвокат Неповиннова зачитывают ту часть психологического заключения Вероники Константиновой, где она пришла к выводу об отсутствии у Скочиленко ненависти или вражды к какой-либо социальной группе.
В заключении говорится, что в первые недели после начала войны Скочиленко «страдала, проживала состояние определенного и жесткого когнитивного диссонанса, проживала состояние иррациональных вины и стыда, состояние внутриличностного конфликта, которое не следует путать с конфликтом межгрупповым».
А вот «признаков какого-либо межгруппового конфликта» Константинова не выявила, изучая материалы уголовного дела. «Ни в одном из спорных текстов ни А.Ю. Скочиленко, ни их автор или авторы не проводят размежевания между группами, ничего не сообщают о своей групповой идентичности», — говорится в тексте комплексной экспертизы.
Адвокат Неповиннова переходит к оглашению выводов эксперта-психолога.
Вероника Константинова пришла к выводу, что нет никаких оснований утверждать, что Скочиленко имела цель распространить «ложную информацию», ровно как и нет оснований говорить о наличии ненависти к какой-либо социальной группе.
«Недопустимо расценивать высказывание как заведомо ложную информацию лишь на том основании, что оно содержит сведения, которые не соответствуют какой-либо иной информации, в том числе и официальной, какого-либо органа исполнительной государственной власти Российской Федерации», — пишет в заключении эксперт.
Допрос начинает адвокат Новолодский:
— Вероника Валерьевна, при подготовке заключения вами сознавалось, что существуют некие не установленные следствием авторы ценников. Эксперты обвинения пошли по простому пути и назвали Скочиленко автором. Это абсурд?
— Безусловно, с точки зрения психологической науки, это абсурд. Здесь мы видим по субъективным намерениям подсудимой, что она хотела разместить тексты, автором которых она не является. Это подтверждается всеми материалами дела. Ее целью было привлечь внимание публики.
— В привлечении внимания публики сторона обвинения, наверное, увидит много зла. Объясните, пожалуйста, к чему Александра хотела привлечь внимание?
— Простыми словами повторю, что уже прозвучало. Прежде всего мы наблюдаем некий феномен реакции подсудимой на те страдания, которые происходят в связи с проведением СВО. Сейчас — конце 2023 года — наверное, позабылась та атмосфера в обществе, которая существовала с февраля 2022 года. Как психолог я наблюдала очень сильную травматизацию и своих клиентов, и людей, встречающихся мне — травматизация человека от потока негативной информации. Всем хотелось прекратить эту травматизирующую ситуацию. Этого и хотела подсудимая, которая хотела прекратить страдания людей своей художественной акцией.
Вероника Константинова отдельно отмечает, что на каждом ценнике, размещенном Скочиленко, была надпись: «Остановите боевые действия».
— Вот на этом хочу остановиться. Была ли игра честной, когда следствие представило суду только тексты, не указывая той плашки «остановите боевые действия»? Как вы с психологической точки зрения это оцениваете? — спрашивает адвокат Новолодский.
— Я не могу дать оценку психологическую…
— А я и не прошу. Содержащаяся информация на плашках носит ценность психологическую?
— Безусловно.
— То есть это текст, который мог бы оказать влияние на читателей?
— Да.
— Можно ли сказать, что это единственная установка, которая может указывать на намерения?
— Да. Каждый текст должен рассматриваться в совокупности информации на ценнике, потому что иначе это приведет к неправильным выводам.
Новолодский с Константиновой обсуждают, что в российском обществе есть разное отношение к «специальной военной операции»: кто-то одобряет, кто-то нет, а кому-то все равно.
Психолог утверждает, что в обществе, согласно исследованиям, падает уровень поддержки «СВО», увеличивается количество тех, кто абстрагируется от этой темы.
— А за счет кого, тех, кто ранее одобрял? Вот поступает число грузов-200, число «одобристов» уменьшается?
— С 2014 года поступал груз-200, — вдруг угрюмо вставил прокурор Гладышев.
Адвокат Новолодский просит не мешать ему задавать вопросы. Он считает, что действия Скочиленко прямо повлияли на количество тех, кто одобряет «СВО».
Адвокат Юрий Новолодский несколько раз в разных формулировках пытается задать психологу Константиновой вопрос, повлияли ли действия Скочиленко на степень одобрения «специальной военной операции» в России, но судья Демяшева последовательно снимает все вопросы на эту тему.
В итоге Вероника Константинова все же формулирует ответ про снижение уровня поддержки войны:
— Могу сказать, что по той научной литературе, которая посвящена настроениям в обществе, у граждан произошла рутинизация аффектов. Нет больше тех объемов населения России с эмоциональной поддержкой. В основном есть либо спокойное отношение, либо несогласие. Но равнодушныж больше. Отмечаю, что этот ответ является моим субъективным мнением.
Теперь вопросы задает адвокат Яна Неповиннова:
— Есть ли признаки того, что Скочиленко хотела совершить преступление?
— Она не рассматривала так свое действие и свое желание прекратить боевые действия, это не усматривается. Это зафиксировано в заключении судебно-медицинской экспертизы — она была удивлена, что ее действия оцениваются как преступление.
Адвокат Яна Неповиннова просит суд объявить короткий перерыв, чтобы Саша могла попить воды и немного поесть.
Саша поддерживает это ходатайство и отмечает, что ей к тому же назначены лекарства, которые врачи велели принимать строго по часам. Они находятся в ее сумке в конвойном помещении.
Прокурор Гладышев не против перерыва, но просит защиту обратиться к слушателям с просьбой освободить коридор и не мешать конвоированию Скочиленко.
— Это не наши личные слушатели, это общество, которое наблюдает не только за нашей работой, но и за вашей работой и за работой суда. Они хотят поддержать невиновную Александру Скочиленко, — отвечает Неповиннова.
— Или виновную, — буркнул прокурор Гладышев.
Судья Демяшева объявляет перерыв 15 минут.
Фото: Александра Астахова / Медиазона
Все участники процесса вернулись в зал, заседание продолжено.
Адвокат Неповиннова просит пустить в зал и допустить к участию в процессе эксперта-политолога Гончарова — соавтора комплексной экспертизы, которую приобщила к делу защита.
Он входит в зал, представляется суду, называет свои анкетные данные и садится в зале.
Продолжается допрос Вероники Константиновой. Вопросы задает адвокат Неповиннова:
— Эксперты Гришанина и Сафонова затрагивали область психологии в своей экспертизе, могли они это делать?
— Нет, они вышли за рамки своих квалификаций, тем более в лингвистической экспертизе. Мне это представляется недопустимым. К тому же вопросы, которые были поставлены о разжигании вражды и ненависти к социальным группам — в законодательстве об экстремизме как раз и указывается на важность поиска конфликта между группами. Если мы видим признаки конфликта «свой/чужой» или «мы/они» — тогда мы можем говорить о возбуждении ненависти.
— Вооруженные силы России — это социальная группа?
— Нет.
Теперь адвокат Неповиннова пытается выяснить, почему в действиях Скочиленко отсутствуют признаки вражды и политической ненависти. Константинова развернуто отвечает:
— Сперва привлеку внимание к социально-психологическим аспектам. Законодательство России не криминализирует ненависть как таковую, если она не влечет противоправных действий, нет никаких ограничений испытывать ненависть, проживание чувств негативной модальности не может быть криминализовано.
К тому же критика чего-либо не подразумевает ненависти к чему-либо или кому-либо. Если кто-то говорит о критике президента Путина, это не говорит о ненависти. Если у индивида возникает ненависть к кому-либо из госслужащих или из силовой структуры, необходимо разделять ненависть лично к нему и к нему как к участнику какой-либо организации. Возможно рассматривать эту неприязнь только при наличии причинно-следственной связи между ненавистью и деянием. И эту связь должен доказать суд, следствие, а не эксперт.
Теперь по просьбе адвоката Неповинновой, Вероника Константинова описывает свои выводы относительно личности Скочиленко.
Психолог отвечает, действия Скочиленко объясняются «высокой склонностью к эмпатии». При подготовке экспертизы Константинова обнаружила у Саши «фрустрацию от того, что ожидания нормальности столкнулись с иным развитием событий».
«После 24 февраля мир для каждого человека изменился: по системе ценностей, по среде, по языку, изменился тотально. Объем таких изменений вызвал такой феномен, как культурный шок, когнитивный диссонанс — столкновение непохожих друг на друга информационных потоков, и при этом каждый поток кажется правдивым», — объясняет Константинова.
Вероника Константинова поясняет, что в такой ситуации, как та, в которой люди оказались после 24 февраля 2022 года, «чтобы не сойти с ума окончательно, человек выбирает себе одну точку зрения, которая ему кажется объективной».
Поведение Скочиленко психолог называет «реактивным» и «импульсивным»: «Совершить что-нибудь. Не зачем, а почему — потому что больно и должна что-нибудь сделать».
Неповиннова просит свидетеля уточнить, почему она упоминает феномен банальности зла и коллективной ответственности в своем заключении. Константинова отвечает:
— Одна часть общества объясняет для себя происхоядщее щадящим образом: «Если так происходит — значит, так оно и надо, есть органы власти, они все правильно делают». Другим людям не удалось получить такой уровень доверия к властям. Это явление подробно изучали Ханна Арендт, Карл Ясперс относительно событий в Германии…
Тогда человек начинает чувствовать вину и стыд за те действия и решения, которых он не совершал. Этот эффект широко наблюдался, в том числе и в моей практике. По материалам дела я наблюдала, что Скочиленко проживает описанные Арендт и Ясперсом явления, это ее реальность.
Напоследок психолог Константинова проговаривает, что ложность и правдивость той или иной информации для разных людей в этом процессе определяется источниками, из которых они черпают информацию.
Так, для Скочиленко верна информация, которая была размещена на ценниках. А для свидетелей обвинения — Барановой и военных — правдива информация из официальных источников, так как они получают новости именно оттуда.
Теперь вопросы задает прокурор Гладышев:
— Вы говорите, что Скочиленко была убеждена, что получала информацию, которую оценивала как достоверную, а ее действия были направлены на прекращение боевых действий. Вот когда она их распространяла, могла ли она проверить эту информацию?
— Каким образом?
— Ну зайти в интернет.
— Это ненаучно — предполагать, могла или нет.
— Ее заболевания мешали ей проверить информацию?
— Не требуется проверки для того, что человек воспринимает как правдивое. Есть комплекс сведений из источников, которые были получены и восприняты Скочиленко как правдивые. Если человек получил несколько информационных сообщений, которым он поверил, он не может чувствовать, что проверка необходима.
— То есть ничего ей не мешало проверить?
Сторона защиты возмущена, судья Демяшева просит переформулировать вопрос.
Немного подумав, прокурор Гладышев переформулировал вопрос:
— Имелись ли факторы, мешающие Скочиленко проверить информацию?
— Информацию Скочиленко проверила в тех источниках, на которые ссылалась, и они есть в материалах дела. Когнитивный диссонанс вызывает в мозгу человека фильтр, который не допускает до сознания предположение о том, что эта информация недостоверная. Об этом есть множество исследований, они перечислены в заключении. У Скочиленко не могло возникнуть потребности проверять дополнительно.
— То есть можно сказать, что она поддалась…
Защита протествует против такой формулировки.
— Скочиленко поверила сомнительным СМИ-иноагентам…
Защита снова возражает.
— Но они судом признаны иноагентами! — повышает голос прокурор.
Прокурор Гладышев еще несколько минут бьется за свое право отмечать, что Скочиленко использовала в качестве источников СМИ, которые были признаны «иноагентами».
Тогда адвокат Неповиннова отмечает, что большинство СМИ, которые Скочиленко назвала в качестве источников информации, не были признаны «иноагентами» — например, ТАСС и РБК.
Отвечая на дальнейшие вопросы прокурора психолог Вероника Константинова снова отмечает, что ценники, которые клеила Скочиленко — это художественный объект. И эксперты обвинения не должны были оценивать только текст на них — каждая деталь ценников важна, в том числе плашка: «Остановите боевые действия».
— То есть люди, читающие только текст, не могут понять его без этой плашки?
— Нет. Нельзя в психологической науке отвечать, могут или нет. На бытовом уровне я понимаю, о чем вы: мое предположение, что люди, не видевшие требование прекратить военные действия, не могут понять мотив автора.
Прокурор Гладышев семь раз подряд задает Веронике Константиновой вопрос, мешало ли что-то Скочиленко проверить информацию в официальных источниках.
Адвокат Новолодский, переходя на повышенный тон, требует снять вопрос.
Судья Демяшева, сделав замечание Новолодскому за крик, сказала прокурору Гладышеву, что ответ на этот вопрос уже был дан свидетелем.
Теперь прокурор Гладышев спрашивает психолога, как может не быть политической ненависти во фразе на одном из ценников: «Мой прадед участвовал в ВОВ 4 года не для того, чтобы Росссия стала фашистским государством»:
— Здесь Скочиленко говорит, что Россия стала фашистским государством.
— Нет. Здесь нет констатации фактов, не говорится, что Россия стала фашистским государством.
У прокурора Гладышева больше нет вопросов к свидетелю.
Фото: Александра Астахова / Медиазона
Допрос Вероники Константиновой окончен, адвокат Яна Неповиннова готова продолжить оглашение комплексной экспертизы, которая была подготовлена по просьбе защиты.
Теперь оглашается политологическая часть, автором которой является Гончаров — он уже сидит в зале и готов быть допрошенным сегодня.
Неповиннова за несколько минут огласила те страницы экспертизы, которые были нужны ей для дальнейшего допроса, и пригласила к трибуне следующего свидетеля: специалиста-политолога Гончарова Дмитрия Владимировича.
Он профессор департамента политологии и международных отношений ВШЭ, стаж работы по специальности — 38 ле, стаж судебно-экспертной деятельности — с 2022 года.
Фото: Александра Астахова / Медиазона
Допрос начинает адвокат Новолодский:
— Правильно ли я понял из вашего закключения, что в ценниках нет предмета для политологического исследования?
— Да, верно. Не было смысла проводить политологическое исследование.
— Но по-другому думала сторона обвинения. Политолог неведомыми путями внедрился в лингвистическую экспертизу, как вы видите, Какая цель была в этом незаконном внедрении, и как вы относитесь к словам Сафоновой, которая пояснила нам, что ее туда ввели для верификации фактов? Вообще это входит в компетенцию политолога-эксперта — верификация фактов?
— Задача верификации фактов и рассмотрение чего-либо на предмет достоверности, связанного с преступлением, такого рода задача перед экспертом ставиться не может и не должна.
— А перед ней такой вопрос никто и не ставил. Эксперт Сафонова сама внедрилась в экспертизу.
— В данном случае это представляется вопиющим отклонением от смысла и миссии научной экспертизы. Верификация фактов в ходе рассмотрения какого-то события — это прерогатива следствия и суда.
Далее Гончаров отвечает на вопрос, как, по его мнению, в деле вообще оказалась политолог Сафонова:
— У меня есть представление, для чего привлечение политолога нужно обвинению. Обвинение, привлекая научную экспертизу, пытается авторитетом научного знания обосновать неправомерные претензии к гражданам России, в данном случае к Александре. По сути это большая работа по дискредитации социальных наук, которые привлекаются для ограничения конституционных прав граждан России.
Адвокат Новолодский продолжает задавать вопросы политологу Гончарову:
— Могут ли использоваться политические мотивы в процессе разрешения уголовных дел?
— Не беру на себя задачу политического просвещения суда, но могу рассматривать свое участие как экспертную помощь сторонам, в частности, прокурору было бы полезно… Не хочу вас обидеть и оскорбить, но исходя из серьезности ситуации, будет решаться судьба замечательного молодого человека, и решение суда — это не вывод научной конференции, а серьезное явление.
Я хотел бы вовлечь вас в рациональную дискуссию. Разумеется, мы живем в обществе, в котором политика всегда является важной частью, поэтому мотивы поведения (индивидуального или группового) могут быть обусловлены позициями и политическими взглядами. Но это не должно быть всегда предметом политологического исследования, это база правового сознания.
Вся политическая сторона, даже не политологическая, она связана с вопросом о праве гражданина на критическое отношение к власти, включая президента и депутатов, либо к институтам.
Далее Гончаров рассуждает об армии как о государственном институте, который не существует сам по себе, а выполняет непосредственные указания главы государства. А потому не может называться социальной группой (Скочиленко обвиняется в преступлении по мотивам ненависти к армии как к социальной группе):
— Мы говорим об отношении к армии как к институту. Армия не как социальная группа понимается, институты сами по себе не действуют, в них живут люди и наполняют своими практиками и поведением. Но с точки зрения логики событий, которые привели нас в этот зал, наша Красная армия… ой, прошу прощения, российская армия и ее использование — связаны с пониманием армии как института власти.
Дмитрий Гончаров поясняет, что говорить о мотиве политической ненависти к социальной группе в этом деле некорректно: «Здесь определенно есть ответ в традиции современной политической теории, она знакома с таким явлением, как язык ненависти или вражды, его называют иногда нарративом».
Свидетель поясняет, что говорить о политической ненависти можно только в случае явного ущемления прав той или иной части общества: например, по признаку расы, сексуальной ориентации или половой принадлежности.
Гончаров подробно рассказывает про проявления дискриминации и явно подводит к мысли, что ценники, которые клеила Скочиленко, не ущемляют ничьи права.
Теперь вопросы задает общественная защитница Маргарита Кислякова:
— Вы исследовали заключение экспертов обвинения. Можете ли сказать, что в этом заключении содержатся политологическое исследование, выполненное по всем правилам политологии?
— Нет. Политология — это наука, хоть многие с этим не согласятся. Эмпирическое исследование предполагает использование специальных методов, в данном случае уместно было бы использовать технику дискурсивного или нарративного анализа. У экспертов обвинения ничего такого в заключении нет.
— Правильно понимаю, что для выявления мотива вражды и ненависти нужно исследовать вопрос с применением техник политологии?
— Научное исследование связано с использованием научных рамок и техник, которые я назвал. Представленные тут художественные объекты не содержат ничего из дискурсивного поля. Это как когда вы приходите в поликлинику, чтобы вас осмотрели, но диагноз ставится на основании анализов и прочих исследований.
Дмитрий Гончаров отмечает, что эксперты обвинения не могли ни заниматься верификацией информации на ценниках, ни оценивать с юридической точки зрения эти тексты и мотивы Скочиленко.
В этот момент к допросу подключается прокурор Гладышев:
— Может ли политолог не юридический, а политический мотив определить?
— В политологии слово «мотив» странное, мы можем говорить о логике социальных явлений, но в правовом смысле.
— А не в правовом?
— Ну язык имеет значение. Мы можем говорить о мотивации, которая определяет характер поведения, а мотив политолог определить не может.
Прокурор Гладышев спрашивает, какой тогда смысл привлекать к экспертизе политолога. Адвокат Новолодский в этот момент недовольно говорит себе под нос, что Сафонову никто и не привлекал к этой экспертизе.
— На мой взгляд, использование политологической экспертизы имеет задачу одну — придать неправомерному обвинению авторитет, подкрепить неправомерность обвинения авторитетом научного знания. Неправомерность обвинения в том, что Скочиленко Александра лишается возможности пользоваться конституционными правами — в данном случае правом на критику власти, — отвечает Гончаров.
— А что является лишением?
— Ну, все, что здесь происходит. В данном случае акционизм, акт общественного проявления. В данном случае мы имеем дело с изолированным действием, которое содержит в себе критические суждения и эмоциональные моральные оценки действий структур российской государственной машины. И эти действия находятся полностью в рамках свободы слова. И на мой взгляд, любая попытка ограничить это и лишить человека возможности проявляться таким образом и является лишением права.
Гособвинитель пытается добиться от свидетеля ответа на вопрос, почему армия не может называться социальной группой.
— В контексте данного рассмотрения, когда говорим о советской армии..
— Российской.
— Извините, я пожилой человек, конечно, российской.
— Ничего, все впереди, — ухмыляется прокурор Гладышев.
Гончаров снова подробно объясняет, почему армия — это государственный институт, а не социальная группа.
— В каком случае может армия считаться социальной группой? — не успокаивается прокурор.
— Ни в каком.
Снова вопросы задает адвокат Новолодский:
— Напомню, прокурор сказал, что в правовом смысле не устанавливался мотив. И спрашивал, устанавливался ли в политическом. Тот мотив, который установила политолог, до последней буквы совпадает с юридической формулировкой. В уголовном кодексе в качестве каалифицирующего признака указывается мотив, и вот политолог установила именно такой мотив. На ваш взгляд, может ли политолог в уголовном смысле устанавливать мотив? Она это сделала в каком смысле, юридическом или политологическом?
— Я об этом и говорил, она вышла за пределы квалификации.
— Поясню, та самая формулировка, которую использовала эксперт-политолог, которая утяжеляет вину и наказание до десяти лет…
Прокурор Гладышев вскакивает и кричит, что это давление на свидетеля.
— Есть понятие мотива в политологии? — спрашивает свидетеля адвокат Новолодский.
— Ну это ошибка, когда используются термины из других сфер науки.
— Вы сказали, что нельзя руководствоваться формулировками закона, да? — снова спрашивает прокурор Гладышев.
— Это некомпетентно.
— Ну если у политолога такие выводы, совпадающие с текстом закона, может использовать?
— В данном деле использование правового языка, языка законодателя я считаю недопустимым и полным провалом.
Адвокат Новолодский обещает, что задает уже заключительные вопросы. Он еще раз просит оценить уровень политологической экспертизы, несмотря на то, что ее и не могло быть в этом деле:
— Никакой попытки выстроить политологическое исследование в этом заключении нет. Фактически политолог сел на хвост лингвистической экспертизы и заодно обосновывает выводы лингвиста.
— Правильно я понял, что вы как политолог не обнаружили никаких политологических инструментов, которые привели бы к тем выводам, к которым пришли эксперты?
— Да, верно, их там нет.