«Мы такие все бессильные в Сегеже, понимаете?». Что происходит с заключенными, которые вслед за Ильдаром Дадиным рассказали о пытках в ИК-7

«Никаких визуальных повреждений»

В начале ноября «Медиазона» опубликовала монолог Хаджимурата Габзаева, который рассказывал, что его брата Хазбулата, отбывающего наказание в ИК-7, регулярно водворяют в ШИЗО за отказ есть свинину.

Габзаев подчеркивал, что брат не жаловался на избиения или пытки; тогда родственники заключенного получали информацию о происходящем в колонии от местного адвоката Светланы Пулькиной. Вскоре Сегежу посетили члены президентского Совета по правам человека, в ИК-7 зачастили адвокаты из Москвы и Санкт-Петербурга. В ходе проверки СПЧ и последующих разговоров с юристами Хазбулат рассказал, что впервые попал в ШИЗО не в сентябре 2016 года, как считали родные, а в мае, причем в изоляторе его постоянно били и пытали.

Хаджимурат говорит, что после визита правозащитников побои продолжились, а положение его брата лишь ухудшилось; в семье же теперь считают, что адвокат Пулькина до этого «была в сговоре с администрацией и утаила факты избиения». Он поясняет, родственники условились утаить плохие новости о брате (тогда предполагалось, что речь идет лишь о водворении в ШИЗО) только от матери — пожилой и больной женщины, но в итоге об избиениях не знал никто. Габзаев сам впервые услышал об этом в ноябре от правозащитников.

В разговоре с «Медиазоной» он заверил, что Хазбулат прямо говорил Пулькиной о побоях и пытках, но адвокат рассказывала ему лишь о переводе в ШИЗО за отказ есть свинину. По словам Хаджимурата, Пулькина мотивировала такую избирательность желанием самого Хазбулата избавить мать от переживаний и утаить от нее происходящее.

Адвокат Пулькина с такой трактовкой событий не согласна. По ее словам, Габзаев ей о побоях не говорил. «Единственный момент, про который он говорил, что его один раз ударили по уху — ну, таким хлопком», — утверждает защитник, отмечая, что якобы сам Габзаев просил об этом никому не рассказывать. В заявлении родственников в Следственный комитет говорится, что правое ухо Хазбулата стало хуже слышать, из него шла кровь, а вся голова была в шишках от ударов.

«Возможно, он и от меня утаивал [избиения и пытки]. Конечно, его подавляло то, что он постоянно в ШИЗО находится, и ему не позволяют молиться», — допускает адвокат, утверждая при этом, что «никаких визуальных повреждений либо подавленного настроения у него никогда не было».

Родственники Хазбулата Габзаева, узнав от правозащитников об избиениях и пытках, решили, что Пулькина их обманывала, отказались от ее услуг и наняли для посещения заключенного других сегежских юристов.

Похожие претензии предъявляет юристу Виталию Серкову Лариса Гелисханова — мать осужденного Зелимхана Гелисханова. Ее сын попал в ИК-7 еще в 2012 году, сразу отказался вступать в ряды сотрудничающих с администрацией «активистов», а затем на три года отправился в единое помещение камерного типа в Верхнеуральске.

В ЕПКТ Гелисханова отправил суд, поскольку в колонии его посчитали злостным нарушителем. Жалобу на решение суда заключенный отозвал, посчитав, что условия в тюрьме лучше, чем в ШИЗО или помещении камерного типа ИК-7. Мать Гелисханова признает, что он действительно выступал организатором протестных акций осужденных, в том числе коллективного членовредительства, выступая против пыток.

За один год, проведенный в ИК-7 до перевода в ЕПКТ, Гелисханов предпринял две попытки самоубийства из-за истязаний и избиений. Адвокат Серков, который посещал заключенного каждую неделю, ничего не говорил об издевательствах над сыном, вспоминает Лариса Гелисханова; защитник лишь ставил женщину в известность, когда Зелимхана отправляли в ШИЗО за нарушения. «Я писала: не нарушай, сынок, нельзя, надо нормально», — рассказывает она.

«И когда сын только оттуда выехал, он только тогда рассказал, что там творится. Тогда мы только узнали, что у него были попытки суицида. Потому что они угрожали изнасилованием, приводили в камеру без видеорегистратора, оставляли его там, и он считал, что сейчас должны прийти и это...» — говорит Гелисханова.

Как утверждает мать заключенного, Серков все это время заверял ее, что «все замечательно, что все хорошо. И если сын в ШИЗО находился, он говорил, что там все нормально, просто он там что-то нарушил, и его поместили в изолятор». Женщина считает, что отчасти юрист несет ответственность за избиения ее сына; по ее сведениям, ранее Серков работал в уголовно-исправительной системе.

«Потому что если бы это был другой адвокат, или [сотрудники ФСИН] бы знали, что мне эти сведения о пытках поступят, как сейчас, они бы не особо пытались что-то с сыном сделать, зная, что я очень активно буду противодействовать. А тут именно из-за этого адвоката сына в большей степени подвергали пыткам, спокойно зная, что вообще ничего не будет, что здесь все спокойно. Он не просто обманывал, а он именно дал почву, чтобы измывались еще больше», — рассуждает мать заключенного. По ее словам, сын просил больше не присылать Серкова, потому что после его посещений становилось только хуже, но Гелисханова не послушалась, потому что думала, что Зелимхан «так характер свой показывал», а о пытках не знала.

По утверждению Ларисы Гелисхановой, ее сына несколько раз посещала и Пулькина, но сама адвокат это категорически отрицает. Серков в разговоре с «Медиазоной» заверил, что всегда передавал матери заключенного все, что узнавал с его слов. Защитник пояснил, что адвокаты руководствуются мнением и пожеланиями клиента, но на вопрос о том, мог ли бы он по просьбе осужденного скрыть от родственников попытку его самоубийства, ответил однозначно: «Если бы была опасность какая-то, естественно, сообщалось бы однозначно. Ничего такого особенного не было». О суицидальных попытках Гелисханова Серков, по его словам, ничего не слышал, но заверил, что в таком случае родственникам «было бы сразу доложено».

«А маме сложно судить издалека, она тоже со слов судит. Много что можно судить. Вот он [Гелисханов] когда меня просил, я писал. Я таких случаев [избиения и насилия] не знаю, может, какие-то и есть, но со мной такого не было. У нас нет такого, чтобы мы отмалчивались. Мы же с ними не в связке работаем», — подчеркнул адвокат, добавив, что «был перед ней [матерью Гелисханова] честен» и «на тот момент никто никаких претензий не предъявлял».

Оба адвоката, таким образом, отрицают, что знали о насилии в отношении заключенных, но утаивали эту информацию от их родных. Мать Гелисханова и брат Габзаева в разговоре с «Медиазоной» назвали реакцию юристов на свои претензии ожидаемой.

Еще один заключенный ИК-7 — Коба Шургая — в декабре 2016 года в ходе адвокатского опроса показал, что его неоднократно избивали и сломали ребро, а адвокат, который посещал его до последовавших за публикацией письма Дадина проверок, отговаривал его писать заявление в правоохранительные органы, мотивируя это тем, что жалоба лишь разозлит сотрудников ФСИН.

Петербургский адвокат Виталий Черкасов, посетивший Шургая через год после избиения, говорит, что следы насилия видны до сих пор: на груди «из-под кожи выпирающие островки, как будто это неправильно сросшиеся ребра».

«В этой ситуации, конечно, любой адвокат должен был принять меры для того, чтобы инициировать проверку следственным органом», — говорит Черкасов.

При этом в ходе опроса заключенный не упоминал имя защитника, который отговорил его писать жалобу. Посещавший его адвокат Олег Врублевский заверил «Медиазону», что «это было давно», и он помогал Шургая в основном по семейным делам, а об избиениях и пытках на их встречах речи не шло.

Впоследствии Шургая посетила сегежский адвокат Наталья Василькова, которая подала заявление в правоохранительные органы, уточняет Черкасов. Василькова же вместо Пулькиной стала посещать Хазбулата Габзаева; после этого он дал показания следователям. При этом сама Василькова сомневается, что ее коллега могла сотрудничать с администрацией колонии или скрывать от родственников существенную информацию о заключенном; адвокат поясняет: доверители иногда просят не рассказывать родным те или иные подробности.

«Я всем говорю: вы смотрите, если вас будут бить из-за каких-то невыданных носков, то лучше нафиг эти носки — вам еще потом выходить из тюрьмы, жить потом <...> А [в колонии] люди-то работают небольшого ума: для них кто сильнее, тот и прав. Там даже специально, мне кажется, кастинг проводится для сотрудников на тупость и на то, чтобы они не обдумывали свои решения», — рассуждает защитник Василькова.

«Медиазоне» неизвестно о других заключенных, чьи родственники заявляли бы, что сегежские адвокаты утаивали от них информацию о насилии. При этом один из бывших заключенных, который провел в ИК-7 пять лет, сказал, что разговоры о подобных ситуациях ходят в колонии давно.

«Вышли и обсуждают: "Вот я там, допустим, воспользовался услугой адвоката, я вроде там сказал что-то, а адвокат, вроде, и не передала, родные не в курсе были"», — рассказал молодой человек, попросивший не указывать его имя. Он отметил, что, будучи наслышан о подобных случаях, не пользовался услугами адвокатов из Сегежи.

По мнению экс-заключенного, в Сегеже «все друг друга знают», а у адвокатов «руки завязаны».

Об этом же говорит и Василькова: «Мы такие все бессильные в Сегеже, понимаете? У нас нет административного ресурса, мы не можем пойти на прием к тому же руководителю ФСИН, потому что он находится в другом городе».

«У нас город маленький, все друг другу родственники, приятели, школьные товарищи. Может быть, административный ресурс так срабатывает. Может быть, люди не то, что работают с администрацией, а не хотят доставлять своим знакомым или приятелям неприятности», — осторожно пытается обозначить проблему адвокат.

«Никогда не возвращайся в прежние места»

Сегежа основана в 1914 году. Город стоит на берегу Выгозера; до Петрозаводска отсюда 270 километров, до Санкт-Петербурга — 770. В 1937 году здесь родился, а потом прожил первые четыре года жизни поэт и сценарист Геннадий Шпаликов, автор строк «По несчастью или к счастью, истина проста: никогда не возвращайся в прежние места».

Крупнейшие работодатели в городе — ИК-7, Надвоицкий алюминиевый завод и целлюлозно-бумажный комбинат, основание которого в 1939 году придало развитию Сегежи второй после строительства Беломорканала импульс, в том числе — стало причиной размещения здесь лагерей, снабжавших предприятие бесплатной рабочей силой. За последние несколько лет персонал ЦБК, насчитывавший когда-то 10 тысяч человек, сократился до двух тысяч. Из-за выбросов комбината над городом часто стоит неприятный запах. Помимо ИК-7 в городе есть СИЗО, также в Сегежском районе расположена ИК-1 строгого режима. На 30 тысяч человек населения в Сегеже — десять адвокатов.

«Седьмая» колония, рассчитанная на 1 340 человек в Сегеже — популярный работодатель, рассказала «Медиазоне» местный краевед Дарья Щербакова. Зарплаты в учреждении начинаются от 15 тысяч рублей при средних по городу семи тысячах, плюс льготы и карьерные перспективы. «Молодые ребята после армии, учебных заведений фсиновских идут работать сюда», — говорит Щербакова.

Краевед замечает, что заметного влияния на жизнь в городе колония не оказывает, но сетует: «Очень обидно, что в интернете очень много информации о Сегеже, связанной с негативом».

«Это такой же маленький провинциальный городок, у которого тоже интересная история. Есть, конечно же, свои проблемы, как и у любого города. Хороших моментов тоже много. У нас очень интересные и красивые здания в нашем городе, в старой части», — продолжает Щербакова и напоминает, что в этих краях подолгу жил и работал Михаил Пришвин.

История с Дадиным вызвала второй за последние шесть лет всплеск внимания к Сегеже: в первый раз такое случилось в середине 2011 года, когда в ИК-7 перевели бывшего владельца ЮКОСа Михаила Ходорковского. Федеральные издания тогда опубликовали несколько заметок о небольшом городе.

«В Сегеже "градообразующее предприятие" — зона: на улицах, куда ни глянь, или человек в серо-голубой "камуфляжке", которую носят охранники, или бывший зек с серо-голубыми наколками. Мужиков, чтобы трудоспособные да несудимые, не хватает, так что в охране ИК-7 и женщины служат», — писали тогда «Известия».

Британская Guardian в 2012 году опубликовала документальный фильм о подготовке к выборам президента в Сегеже, но и здесь значительная часть материала была посвящена Ходорковскому.

Сам он описывал свой опыт общения с заключенными ИК-7 в серии очерков «Тюремные люди», которые публиковались в журнале New Times. Еще несколько заключенных из Сегежи делились своим опытом пребывания в колонии, сняв любительский документальный фильм «О победе добра над злом».

В разговоре с «Газетой.ру» неназванный местный адвокат, комментируя этапирование в ИК-7 экс-владельца ЮКОСа, называл колонию «относительно благополучной». О нарушениях и пытках тогда не сообщалось: ветеран карельской уголовно-исполнительной системы Гуршад Гульмалиев характеризовал ИК-7 как «зону довольно спокойную».

«Местная пресса писала про эпизод начала 2000-х, когда только что прибывший по этапу из колонии для несовершеннолетних парень, не зная, что перед ним старожил-убийца, потребовал, чтобы тот быстрее резал хлеб. "Сейчас медленно порежу хлеб, а потом так же медленно порежу тебя", — вспоминал его слова тогдашний замначальника колонии, уточнив для впечатлительного журналиста, что на его памяти это единственный такой случай. Впрочем, и тогда до поножовщины не дошло», — писала «Газета.ру».

Пытки продолжаются

После публикации письма Дадина и другие заключенные ИК-7 рассказали правозащитникам о пытках в колонии. В основном, это те осужденные, которые пытались так или иначе сообщить о происходящем в учреждении руководству УФСИН или прокуратуре — обычно попытки жаловаться лишь ухудшали положение заявителей.

В начале ноября «Медиазона» поговорила с родственниками заключенных Анзора Мамаева и Хазбулата Габзаева. Супруга Мамаева Камета Сайдуллаева узнала, что Анзор избит, от адвоката, который навещал его в ИК-7. На свидании Мамаев уже подробно рассказал супруге об избиениях и издевательствах: подтвердил, что его били, в том числе — дубинками по голове. От боли в почке он потом не мог заснуть.

Брат Габзаева Хаджимурат рассказал, что Хазбулат с конца сентября не получал медицинской помощи и находился в ШИЗО. Хаджимурат полагал, что администрация таким образом наказывает мусульманина за отказ от свинины. В ИК-7 у Хазбулата начала болеть нога, но на лечение его не отправляли, зато помещали в штрафной изолятор. Родственник осужденного отмечал, что формально повод для взыскания — нетактичное обращение с надзирателями, но реальной причиной он считал принуждение верующего к употреблению свинины в пищу. Брат Габзаева вспоминал, что когда заключенного посетили жена и мать, они не видели следов побоев, но заметили, что тот морально подавлен.

После визитов в колонию омбудсмена Татьяны Москальковой и членов президентского Совета по правам человека Павла Чикова и Игоря Каляпина несколько заключенных рассказали о пытках в подробностях. Они несколько раз встречались с адвокатами, сотрудничающими с проектом «Территория пыток». Анзор Мамаев успел встретиться с адвокатом Анной Кутузовой лишь однажды: затем его перевели в ИК-1, где, по словам Кутузовой, к осужденному также применяли силу.

С адвокатами по несколько раз говорили Хазбулат Габзаев, Али Исламов, Мурат Нагоев, Коба Шургая, Зелимхан Гелисханов и Миша Мгоян. Все они жаловались на пытку растяжкой, когда заключенных силой заставляют сесть на шпагат, и говорили о притеснениях на религиозной почве. Необходимой медицинской помощи они не получали. По словам осужденных, исповедующих ислам, их заставляют есть свинину и запрещают им совершать намаз.

Случайно подслушавший разговоры охранников Нагоев убежден, что система насилия над осужденными организована руководством ИК-7; которое принимает решение о применении пыток к тому или иному осужденному. Избиения в колонии называют «профилактическими беседами».

«"Профилактические беседы" назначают разной степени жестокости. Самая сильная степень — жесткая, при которой осужденного усиленно пытают и могут подвесить на наручниках на дыбу, заламывая руки за спину», — объяснял адвокату Нагоев. В начале сентября он слышал, как сотрудники колонии обсуждали между собой, что Ильдару Дадину нужна «профилактическая беседа жесткой степени».

О подвешивании на дыбе адвокату Камакину рассказывал и Миша Мгоян, который в 2010 году отбывал начало срока отбывал в ИК-7, а сейчас содержится в лечебно-исправительном учреждении № 4 (ЛИУ-4) в Сегежском районе. Сразу после этапирования в колонию его избили, на следующий день это повторилось, а затем заключенного вывели в прогулочный дворик, облили холодной водой и оставили на улице примерно на 40 минут, несмотря на холод.

По словам Мгояна, пытки продолжались четыре месяца: его душили, били резиновой киянкой по пяткам через резиновые тапочки (из-за этого он не мог стоять); подвешивали за наручники, застегнутые за спиной, на дыбе под потолком камеры ШИЗО, пока он не терял сознание — обычно он висел по 40 минут, крича от боли. Осужденный заметил, что похожие пытки практикуют и в ЛИУ-4.

Заключенный Али Исламов в 2010 году был этапирован сначала в карельскую ИК-1, потом в ИК-9 — о них Исламов рассказывал адвокату Светлане Яшиной. Он также упоминал жестокие пытки: растяжку и подвешивание. Исламов отметил, что в ИК-1 в то время было несколько случаев смерти заключенных. «В то время был начальником ИК-1 Федотов Алексей Николаевич, сейчас он заместитель по БИОР (безопасности и оперативной работы — МЗ) начальника управления Тереха — его первая рука», — добавил во время адвокатского опроса Исламов. Упомянутые пытки повторились и в ИК-7, куда он попал в январе 2016 года.

Заключенные говорили, что были свидетелями избиений других осужденных, в том числе Дадина. По словам Кобы Шургая, оппозиционер через стенку в прогулочном дворике сам рассказывал ему, что его избивают дважды в день — утром и вечером. Сам Шургая после избиений испытывает боли в груди и в правом боку, «при ощупывании чувствуется, что выпирает сломанное ребро», но медики его так и не обследовали.

Мурат Нагоев не раз становился свидетелем истязаний, которым подвергались Хазбулат Габзаев и Зелимхан Гелисханов. Последний в конце лета или начале осени 2016-го слышал, что в коридор рядом с его камерой привели осужденного по фамилии Дадин. Гелисханов расслышал звуки ударов и стоны заключенного: «Далее я услышал, как один из сотрудников сказал "ноги шире". После чего осужденный истошно закричал, и я сделал вывод, что его пытают, так как сам неоднократно был подвергнут пыткам (растяжке на шпагат)».

После бесед с правозащитниками и адвокатами в ноябре-декабре 2016 года рассказавшим о пытках осужденным стали поступать угрозы. Мурат Нагоев рассказывал адвокату Максиму Камакину, что его вызывал к себе в кабинет начальник колонии Сергей Коссиев. В помещении находился неизвестный, представившийся сотрудником управления ФСИН. Он потребовал забрать заявление о преступлении. «Если я не выполню требование, он угрожал мне тем, что после проверок режим на зоне ужесточится, и будет гораздо хуже, чем раньше, если я освобожусь, то освобожусь инвалидом, что мне напишут такую характеристику, что я и десяти суток на свободе не отгуляю, в характеристике укажут, что я склонен к экстремизму и подбиваю осужденных к экстремистской деятельности», — вспоминал Нагоев.

Его уже опрашивал следователь, но поскольку при этом присутствовал сотрудник колонии, снимавший разговор на видеорегистратор, заключенный не стал называть фамилии избивавших его надзирателей. С начала проверок в ИК-7 Нагоева ни разу не били, но он рассказывает, что сотрудники колонии по-прежнему включают громкую музыку — в ЕПКТ она звучит с утра до вечера. После того, как в новостях стала звучать фамилия Дадина, вместо радио сотрудники колонии стали включать диски, добавляет заключенный.

Пытки громкой музыкой с пяти утра до девяти вечера подтверждает еще один заключенный, согласившийся открыто говорить о нарушениях в ИК-7 — Али Исламов. Он добавил, что администрация колонии не переслала его жалобы главе СПЧ Михаилу Федотову и в Управление делами президента.

Заявление 45-летнего Кобы Шургая, которое он передал адвокату Черкасову 12 декабря, у последнего забрали сотрудники колонии. Через день начальник ИК-7 вернул заключенному его жалобу, пообещав добавить ему срок, утверждал сам Шургая. Адвокату он рассказывал о систематических избиениях, повторявшихся с 13 мая 2015 года до 14 февраля 2016 года: «Меня избивали два раза в день (каждый пересменок) на протяжении более девяти месяцев. В результате систематических избиений мне нанесены следующие повреждения: сломали ребро в грудной клетке, повредили позвоночник, обе лопатки, повредили уши, желудок, повредили ноги. Опухоль на ноге до сих пор не спадает, разорван пах путем принудительного растягивания на шпагат».

Заключенный также говорил, что еще до встречи с Черкасовым его посетил высокопоставленный сотрудник УФСИН Карелии (его фамилию Шургая пока не называет, опасаясь за свою безопасность) и начальник колонии. Первый говорил Коссиеву, что на осужденного следует завести дело о ложном доносе.

Зелимхана Гелисханова посетила следователь, опросила, но записала лишь то, что захотел рассказать сам заключенный, не задав ему своих вопросов. Осужденный опасается за свое здоровье — 6 декабря он обнаружил в своей еде металлическую шайбу.

Тяжелее всех положение, несмотря на внимание правозащитников, у 25-летнего Хазбулата Габзаева. Как рассказал заключенный адвокату Камакину, 20 декабря во время утренней проверки его вновь избили: «Войдя в камеру, охранники заставили меня лечь на пол и накрыли покрывалом. Придавили к полу голову чем-то очень тяжелым, скорее всего, ногой. Очень сильно затянули наручники за спиной <…>. После этого они заставили выйти в коридор. В процессе, когда я выходил в коридор, кто-то из охранников сильно дернул наручники вверх, отчего я испытал сильную боль в руках. В знак протеста я сломал видеорегистратор, который находился у меня в камере. Через 15-30 минут за мной пришли охранники и повели в кабинет начальника ИК. Перед кабинетом начальника меня остановили и нанесли удары в область живота. В истязании участвовало два охранника, каждый из которых нанес по несколько ударов».

Кроме того, осужденный сообщил адвокату Камакину, что около пяти утра 21 декабря он отказался вставать, протестуя против условий содержания — в частности, запрета читать священные книги. После этого сотрудники колонии заковали его в наручники, надели на голову мешок и стали бить. На час его оставили пристегнутым наручниками к отопительной батарее. «До сих пор при приеме пищи меня систематически пытаются кормить свининой и продуктами, которые содержат свинину», — подчеркивал Габзаев. По его словам, многие заключенные-мусульмане истощены, поскольку большинство блюд готовят либо со свининой, либо на свином жире. Заключенный также вспомнил, как надзиратели оскверняли Коран — мазали книгу супом и клали на грязный пол в коридоре.

10 января проект «Территория пыток» опубликовал постановление об отказе в возбуждении уголовного дела по заявлению Хазбулата Габзаева, датированное еще 13 декабря 2016 года. Габзаев просил привлечь к уголовной ответственности сотрудников ИК-7 Николая Смирнова, который избил его в конце октября 2016 года, и Евгения Матросова, который, по словам Габзаева, заставлял его есть свинину. В ходе проверки Следственный комитет не нашел подтверждений словам заключенного.

«Они опросили, получается, активистов, тех, кто собирается на УДО, и так далее — и никто не слышал, чтобы кого-то избивали в ИК», — полагает мать Лариса Гелисханова, которая внимательно следит за происходящим в колонии.