«Я в рабстве». Монолог военнослужащей, чей контракт закончился больше месяца назад, но которую все равно не отпускают со службы

На службе я уже 14 лет, работаю в отделе делопроизводства одной из воинских частей Москвы. Последний пятилетний контракт у меня должен был закончиться 6 октября этого года. Продлевать его я не планировала, это было для меня такой конечной точкой.

В день окончания контракта — 6 октября — я была на больничном с детьми. Когда вернулась, мне сказали: «Мы тебя не уволим». Начальник части со мной не разговаривал, только мой непосредственный руководитель и начальник отдела кадров. Нет, никакой альтернативы мне не предложили. Сказали: «Служи». Сколько служить? До конца мобилизации.

Я прекрасно понимала, что если есть указ президента, в котором черным по белому написано, что действующие контракты действующих военнослужащих продлеваются до конца мобилизации, то меня никто не отпустит.

Сейчас такая ситуация, что я, по сути, даже не военнослужащая. Как говорят начальники, сейчас я считаюсь «служащим на добровольной основе». Это то же самое, что уезжающие в зону СВО добровольцы, да. Я спрашиваю начальство: «А где она была, добровольная основа? Когда меня спросили?». Получается, переход в этот статус случился, конечно, без оформления каких-либо бумаг.

Шойгу заявил, что мобилизация закончена, президент тоже. Но юридически-то ничего нет — никакого акта, указа об отмене. Никто не будет подписывать документы на увольнение, пока не издадут указ. Как мне сказал кадровик, «последняя война была пять лет»! Какую войну он имел в виду, я не знаю.

Из армии у нас просто так не уйдешь. Военнослужащий не может просто написать рапорт и уволиться. Мне не регистрировали рапорт, уговаривали. Ну, я для себя уже все решила, но когда тебе вот это вот каждый день: «Ну подумайте!», «Ну давайте вы еще подумаете?», «Давайте вы по-другому подумаете?», это психологически тяжело.

Сейчас оснований для увольнения у военнослужащих три. Категория Д — когда ты скорее мертв, чем жив — это очень серьезные заболевания. Например, у нас с одной ногой, с протезом, разрешается служить в армии. Второе основание — предельный возраст нахождения на военной службе, а также если в отношении военнослужащего есть вступившее в силу решение суда. Я ни по одному основанию сейчас уволиться не могу, я в рабстве. Хотя в мирное время могла бы уйти по здоровью — у меня не категория Д, но есть заболевание, которое позволило бы [уволиться].

Можно расторгнуть контракт «по несоблюдению условий», например. Но это отрицательные основания — так и будет прописано в трудовой книжке, что это «несоблюдение условий контракта». Отрицательное основание в дальнейшем отражается даже на гражданской деятельности, потому что чаще всего работодатели звонят и спрашивают, почему уволили.

У меня двое маленьких детей: старший ребенок во втором классе, а дочь ходит в детский сад. Это, кстати, одна из причин, почему я собралась увольняться. Они очень часто болеют, и врач наш говорит, что это психосоматика: они у меня ломают руки, болеют по месяцу гайморитом. То есть делают все, чтобы я не ходила на работу. У меня тоже горло постоянно болит — по психосоматике это тоже от невысказанности, из-за того что молчать постоянно надо. Ну, я на работе по большей части и молчу как раз.

Езжу пять дней в неделю по четыре часа на машине на работу и обратно. Встаю в пять утра, детей не вижу — выезжаю в шесть. Возвращаюсь около семи вечера каждый день. Еще бывают дежурства, от двух до четырех в месяц, то есть я могу не возвращаться домой и по три дня. Сплю прямо в части на диване: по уставу, военнослужащий на собственном дежурстве может отдохнуть три часа. Сами понимаете, это вообще не сон.

Я работаю с бумагами. Почему я ночью должна работать? Потому что я военнослужащий. Нет, эту логику я не понимаю. Вы знаете, я последние семь лет вообще мало чего понимаю в армии.

Нам с мужем помогает свекровь. Но муж тоже работает, у него руководящая должность в другом ведомстве. И он видит, что я каждый день приезжаю домой и плачу, а сделать ничего не могу. У меня хотя бы какая-то конечная точка была — окончание контракта, а сейчас я вообще не знаю, что делать.

Когда я пришла работать в 2009-м, все было по-другому. Я из династии офицеров, всю жизнь прожила в военных городках. Я шла на престижную и приличную работу. Тем более это было начало 2000-х, когда как раз воинские части начали… нормально себя «чувствовать». Я видела хороших советских офицеров: отец мой, его сослуживцы… Но, к сожалению, уже давно офицеры не те. Я, конечно, не про всех говорю, но большинство. Ведут себя некрасиво, скажем так. Не по-офицерски. Их пять лет учили ничего не делать и командовать людьми. И, я думаю, вы понимаете, что происходящее в Украине — это в том числе и ошибки офицерского состава.

Изменилось отношение к людям. Опять же, нагрузки — сейчас неукомплектованность большая в армии. То есть нагрузки перераспределяются, и если гражданский может в шесть часов закрыть дверь и сказать: «Я пошел домой», то военнослужащий так не может.

Когда я стала уже открыто на работе говорить, что хочу уволиться, ко мне стали подходить: «Ты знаешь, я тебе очень завидую». Уволиться много кто хочет на самом деле, у всех просто разные причины [оставаться]. У кого-то военная ипотека, кто-то до пенсии дослуживает.

Меня еще коллеги спрашивали: «А что ты будешь делать после увольнения?». Я говорила, что буду сидеть дома, что муж мне разрешает. Конечно, сидеть дома я не собираюсь — я две профессии получила еще дополнительно. Но всем на работе я рассказываю, что буду сидеть дома. Также сейчас на меня давят начальники: «Подписывайте контракт, подумайте». А я: «Мне муж не разрешает». И они теряются. Когда я говорю о реальных причинах, что это, вот это и вот это меня не устраивает, они сразу находят десять аргументов мне в ответ. А если я говорю, что мне муж не разрешает контракт подписывать, молчат.

Коллеги не то чтобы активно интересуются происходящим в Украине. Если интересуются, то вскользь, и если им отвечать, как я, то в принципе тебя ни о чем не спрашивают. Но знаю, что во многих других частях по-другому. У нас занятие по пропаганде провели — и разошлись все по рабочим местам. А в некоторых частях открыто спрашивают: «Как относитесь?». И, конечно, в такой ситуации [на службе] надо относиться «правильно».

У нас во всех частях есть пропаганда, конечно. Это такие занятия для сотрудников с объяснением причин, целей военной операции и так далее. Но я о своей позиции молчу и ни с кем не разговариваю. Все коллеги привыкли, что я очень сильно завишу от мужа — я же создала себе такой образ. И когда меня спрашивают: «Как ты относишься?», я отвечаю: «Мне муж не разрешает с вами об этом говорить». Все, как бы, смотрят на меня как на дурочку, но прокатывает эта история. Да, это везде такой абсурд. Я перестала что-либо понимать. Я решила, что если я себе буду пытаться все объяснить как-то логически, то я сойду с ума.

Пыталась перевестись в другую часть, поближе к дому, но меня не переводили, потому что нехватка людей. Из армии хотят уволиться много людей, потому что нагрузки, ответственность и уровень оплаты совершенно не соответствуют реальности. Например, в Москве и в области прапорщик получает 40–50 тысяч рублей. С учетом того, что большинство прапорщиков — мужчины, представляете, что такое 50 тысяч для Москвы и области? А у него жена в декрете, например, двое детей, он пропадает денно и нощно на службе. А у него даже нет возможности подработать, потому что нам это запрещено. Кого-то держит военная ипотека, но за идею, мне кажется, сейчас уже никто не работает. Очень многие сейчас уехали в зону СВО именно из-за денег.

Помню, как в начале марта в Украине обстреливали атомную электростанцию, я была дома, потому что у меня снова заболел ребенок. И в шесть утра я проснулась, а муж говорит: «Там атомную электростанцию обстреливают, у нас есть йод?». Мне так страшно стало. Он говорит: «Я поеду в круглосуточную аптеку, бак залью бензином». И еще он, по-моему, заехал и тушенки купил.

Если что-то случится, я об этом даже не узнаю: у нас телефоны на работе запрещены, а городских у нас нет. Не дай бог что случится, я понимаю, что вообще детей не найду. То есть я захожу на работу, а через девять часов выхожу. Нам помогает свекровь, но пару раз случалось такое, что ребенок сам приходил домой из школы больной и сидел один.

Я уже два года только и делаю, что плачу. Мне психиатр сказал: «Если ты не будешь плакать, ты сойдешь с ума». Я могу сидеть на совещании и плакать. Антидепрессанты я принимать не могу — я четыре часа за рулем. Перед окончанием контракта у меня было хоть какое-то успокоение. Сейчас я понимаю, что и его у меня нет.

В законе «О мобилизации» есть пункт, что женщины, имеющие детей до 16 лет, могут быть уволены в период мобилизации. Но мне неизвестны такие случаи. Опять же, было сказано, что у нас «частичная» мобилизация, а эта норма закона действует при «полной». Может быть, будут какие-нибудь прецеденты, но просто в армии еще не так много женщин. Муж предлагает написать рапорт на увольнение, дождаться, пока они откажут, и потом написать в администрацию президента. Но они же, скорее всего, спустят это в подведомственные учреждения, и насколько это поможет?

Все коллеги уже привыкли, что я постоянно плачу, и меня не трогают. Они знают, что если со мной начать разговаривать, то я начинаю плакать еще сильнее. Мои начальники тоже все понимают, но тоже ничего сделать не могут. В принципе, они ведь тоже могли закрутить гайки, ведь с военнослужащим можно сделать все, если захотят тебя уволить или посадить. Тебя могут на равную должность отправить хоть куда в стране — и туда отправляют без твоего согласия. Просто зачитывают указ: «Через месяц прибыть туда-то». И ты едешь.

Сейчас я пытаюсь понять, что со мной, грубо говоря, могут сделать. Формально переводить меня на другую должность или в другую часть не могут, потому что я официально не являюсь военнослужащим по контракту. Я не могу найти в нормативке, что еще со мной можно или нельзя сделать. Но на службу я ходить обязана.

Редактор: Дмитрий Трещанин