«Начали крутить свою "шарманку боли". На этом я сломался». Первое интервью фигуранта дела «Сети» Игоря Шишкина после освобождения

В тюрьме мечтал о многом. Хотелось увидеться с близкими и родными людьми, увидеть значимые для меня места родного Петербурга и поскорее покинуть концлагерь под названием Российская Федерация. Собственно, это и сделал сразу после освобождения. Теперь я могу рассказать все, что было, не опасаясь преследования со стороны ФСБ.

Не смог увидеться с некоторыми близкими людьми, хотя подавляющее большинство важных для меня ребят приехали со всей России прямо к колонии встречать меня (это был незабываемый момент), не успел решить многие бюрократические моменты, не успел продать свой бизнес.

Россию я решил покинуть, потому что не понаслышке знаю и понимаю, как тут все устроено. Особенно, когда на тебе клеймо «террориста». Мне и моим близким тут просто не дадут нормально жить. Я понимал, что у меня есть шанс убежать только в первое время, пока силовики не опомнились и пока решение суда об административном надзоре не вступило в законную силу.

Бросать все — а что у меня здесь было? Квартира? Это наживное. Любимый город? Он навсегда в сердце. Друзья и близкие? 21-й век, все мобильные, будем видеться.

Что еще? Судимость, психологическая травма, постоянный страх? Это я готов оставить в прошлом.

Задержание. «Начали крутить свою специальную "шарманку боли". На этом я сломался»

После задержания [вечером 25 января] я исчез на двое суток. Я вышел погулять с собакой и забрать посылку. Забавно, что перед выходом я обсуждал ситуацию с задержанием Филинкова и Бояршинова с одним другом и в шутку записал ему аудио, мол «я иду гулять с собакой и на почту, если через час не выйду на связь — бей тревогу».

Когда я вышел на улицу, я уже заметил краем глаза двух курящих мужчин, посматривающих в мою сторону. А потом я опять краем глаза увидел припаркованный вторым рядом черный минивэн и двух спортивных ребят у задней пассажирской двери. В голове только успело промелькнуть: «О, видимо, это по мою душу, сейчас будут задерживать». И в следующую секунду мне прилетает удар, который, скорее всего, и сломал мне глазницу, у парней были перчатки с пластиковыми накладками на костяшки.

Дальше — привычная для русского антифашиста ситуация. На тебя нападают, ты пытаешься дать сдачи, ничего не понимая. В одной руке собака, на плече большая сумка, их много — свалили и забили. Только в этот момент я услышал их крики: «Работает ФСБ! Руки за голову!» и прочее, и тогда я понял, что — все, приплыли. Замкнули наручники за спиной, надели на голову непрозрачную тканевую шапку, дальше закинули в минивэн, положили на пол вдоль двери, поставили на меня несколько пар ног в тяжелых ботинках и поехали, как говорится, «в неизвестном направлении». Собаку посадили во вторую машину.

Как только тронулись — посыпались крики, удары и разряды тока от шокера. Благодаря моей бурной молодости и периодическим встречам с сотрудниками, крики и удары были делом привычным, но вот шокер — это нечто неповторимое. Просто все твое тело пронизывает жесточайшая боль, мозг не понимает, что происходит. Пока разряды тока проходят через твое тело — ты себе не принадлежишь. Крик непроизвольно вырывается из тебя. Сплошная боль и потерянность. Разряды прерывались только на время вопросов.

Мне хватало сил не отвечать на каверзные вопросы и делать вид человека, которого взяли по ошибке. Хотя по их вопросам я и понимал, что они уже все знают и про меня, и про ребят, и про всю ситуацию в целом.

Не знаю, сколько мы ехали из центра Петербурга, в районе часа, но мы съехали с дороги и оказались в какой-то лесополосе. Вытащили меня из буса, кинули на землю и начали производить с моим телом малоприятные манипуляции, которые в народе называются «связывание ласточкой» — лежащему на животе человеку задирают ноги к застегнутым в наручники рукам, связывают их между собой, придавливая тело коленями, так туго, что ты уже ********* [сходишь с ума] от боли, от выламывания всего тела. Через рот пропускают веревку, в моем случае это оказался поводок моей же собаки, так же запрокидывают голову, и включают ее в общую связку с руками и ногами.

Понеслись нажатия на все сочленения, специальное напряжение всех конечностей, удары по всему телу, а в виде вишенки на торте — подключили провода к большим пальцам рук и начали крутить свою специальную «шарманку боли». Именно на этом этапе я сломался, потому что понял окончательно, что они будут делать со мной все что угодно так долго, как им потребуется. Я согласился сказать и подписать все, что им нужно, и ласточку развязали. Кинули обратно в бусик, а сами остались на улице курить — что ж, понимаю, устали хлопцы. Вернулись в машину, снова поставили на меня ноги, и спросили: «Ну что, успел соскучиться?».

И, несмотря на мое полное согласие «сотрудничать», все — избиение, шокер, вопросы — продолжилось до самого приезда к месту моего жительства на Поварском переулке. Там меня жестко спросили, кто находится дома, вооружены ли и прочий бред, дали понять, что если я их обману — то мне вообще конец. Дома должны были быть жена и друг, о чем я и сообщил. Оставив меня и пару бойцов в бусике — они пошли в квартиру.

После этого мы поехали к зданию ФСБ на Литейном. Там меня, окровавленного и не стоящего на ногах, провели в кабинет следователя, и эта тварь (по-другому не скажешь), как бы искренне и с сочувствием, спросил: «Ой, а что с вами случилось?».

Опера начали просматривать мой телефон, задавали вопросы по каждому контакту и переписке, следователь начал составлять бумаги, задавать мне вопросы. Я, наивно подумав, что самое страшное закончилось, попытался опять пойти в отказ, на что мне нанесли несколько ударов, сказали, что могут опять прокатить на «скорой помощи» и сообщили, что в соседних кабинетах находятся моя жена и наш сосед, и, если я буду выпендриваться, то они «просто не дадут диабетику лекарство, а жену изнасилуют». Зная этих зверей, я уже окончательно сдался и смирился.

«Пытался успокоить родных, но фраза: "Я не виновен, но придется посидеть" — не лучшее решение»

Это все было уже под утро [26 января], дальше меня сутки тасовали по разным кабинетам, переоформляли какие-то бумажки, что-то давали мне подписывать. Естественно, никаких адвокатов и прочего.

В ИВС меня не помещали, там очень строгая приемка по физическому состоянию, описали бы подробно все травмы и даже не стали бы принимать на себя такую ответственность. Поэтому меня повезли на медосвидетельствование. Сначала в Мариинскую больницу — там у них не оказалось лицензии для этого. Потом на Костюшко — там героический дежурный врач, несмотря на тыкающих ему в лицо корочками фейсов, настаивал на моей скорейшей госпитализации.

Это в планы гестаповцев не входило, поэтому мы поехали в Александровскую больницу: «Там главврач знакомый, все ******* [в порядке] будет». Да, действительно, там меня осмотрели, написали что-то типа «жить будет» и после этого мы поехали обратно в Большой дом. Следак мне сказал, что скоро будет суд по мере пресечения, я настоял на звонке, сообщил время и место Тане. Она с моими родственниками пришла на заседание, брату удалось сфотографировать меня, пока один увалень зазевался.

Я попытался успокоить родных, хотя фраза: «Я не виновен, но придется посидеть» — не самое лучшее решение. Формальный суд, как обычно в РФ, театр абсурда — и все, я в СИЗО ФСБ. Опера сказали, чтоб я написал бумагу с отказом от общения с ОНК и прочими структурами, но я не стал этого делать, интуитивно поняв, что это мне еще поможет. Так и случилось — буквально на следующий день ребята из ОНК меня навестили.

Спасибо огромное Яне Теплицкой, Кате Косаревской и остальным ребятам из ОНК за всю вашу работу и пробивание этой убогой системы. Потом, 29 января, приехал [адвокат] Дима Динзе. Как бы многие ни пытались его заклеймить всякими последними словами, но он мне четко сразу сказал: «Есть два основных пути — отказ, борьба, большой срок или признание и минимальный срок. Какой ТЫ выберешь — так и будем делать».

Так что это был целиком мой выбор, основанный на понимании дальнейшего хода процесса, когда у всех уже есть признательные показания и дело ведет ФСБ. Дима просто хорошо выполнял свою работу (хоть и крайне дорого).

Соглашение со следствием. «Главной задачей в плену является скорейшее освобождение»

По поводу сделки — согласился, потому что это был единственно верный выбор в ситуации, когда все, за исключением, по-моему, Чернова, дали те или иные нужные фейсам показания под пытками. И я в том числе.

Когда ты прекрасно знаешь, как работает система правосудия в РФ, когда твои первоначальные показания ставятся во главу всего дела, а дальнейший отказ от них приравнивается к попытке избежать наказания. Это всегда работало и в простой уголовке, и в делах с эшниками, а уж когда за тебя берется ФСБ — тут все понятнее в сто раз.

О пытках я не заявлял, исходя из этих же соображений. Я отнесся к аресту и посадке как к попаданию в плен, и вспомнил, что в какой-то методичке говорилось, что главной задачей в плену является скорейшее освобождение без потери здоровья. Здоровья у меня немало отняли при задержании, поэтому хотя бы первую часть рекомендаций я хотел выполнить. Тем более, что в основном от меня следователь хотел лишь небольшого расширения и «закрепления» тех показаний, что я дал под пытками.

Я имел возможность обсудить мою позицию при личном общении с Филинковым, Бояршиновым, Пчелинцевым, Иванкиным и Сагынбаевым. С Витей [Филинковым] мы ехали на этапе вместе трое суток в одном «купе», общались как старые добрые друзья. С Юлианом [Бояршиновым] тоже общались и на этапе, и в автозаке перед судом, от них не было претензий на 100 процентов.

С остальными ребятами виделся в Пензе, когда ехали из СИЗО в УФСБ на очные ставки. Я выразил свою позицию, которую описал выше, они — свою: шанс повлиять на становление гражданского общества, наша невиновность и прочее. Мы друг друга выслушали, я сказал, что не готов жертвовать еще больший кусок своей жизни и здоровья на эти эфемерные цели, мы обнялись, поддержали друг друга, и продолжили общение на другие темы. Претензий от них я никаких не услышал.

Оглядываясь назад, поступил бы я иначе? Если речь идет не в общем о задержании, пытках и прочем, а только о «досудебке» — то нет, поступил бы так же, только был бы более внимателен к мелочам. Это же не было мимолетным решением, у меня было достаточно времени все обдумать и взвесить.

Парни сами влипли в эту историю, сами под пытками дали показания, в том числе и на меня, и никто из них не оказал вооруженного сопротивления при задержании, не покончил с собой после данных под пытками показаний — так почему я должен быть героем и заниматься самопожертвованием? Не вижу причин.

Из друзей и близких не было ни одного человека, кто бы отвернулся. Подавляющее большинство знакомых, кто имел какие-то сомнения и непонимание по поводу моего решения, заняли позицию «я слишком хорошо знаю Игоря, как будет возможность — он все объяснит, а пока что буду ему помогать и поддерживать». Большинство же посторонних людей, которые в начале процесса обвиняли меня в чем-то, со временем поняли мою позицию и извинились за все лишнее и мерзкое, что они позволяли себе писать и говорить. Что бы я хотел сказать таким людям? Не торопитесь с выводами, изучайте любую ситуации со всех сторон и следите за языком. И не дай вселенная вам оказаться на месте того, кого вы критикуете.

Тюрьма. «Обычно мы террористов избиваем, но ты русский, из дела ничего не ясно, поэтому не будем»

Как и любой русский человек, а тем более как антифашист и анархист, я был готов к попаданию в тюрьму. Ну и, признаться, у меня уже были проблемы с законом в Украине. Тогда я провел незначительное время в СИЗО, вышел под залог и получил условку, но самый ценный опыт успел получить.

Поэтому само попадание в тюрьму не было для меня чем-то новым и стрессовым, тем более что СИЗО ФСБ в Петербурге крайне тихое и спокойное место. Не знаю, как сейчас, но тогда все хаты были максимум на двух человек, и первоходов сажали отдельно от рецидивистов, соответственно, любой человек защищен хотя бы от проблем с другими заключенными. Меня этот вопрос не беспокоил, да и, в общем, я спокойный и общительный человек, при этом умеющий отстоять свое.

Фээсбэшный изолятор очень вылизанный и показательный. Поэтому меня там даже лечили, таблетки какие-то давали, в больницу возили. Первые две недели я был на карантине, это было самое тяжелое время. Физически, так как все болело, и психологически: во-первых, от осознания того, в какую серьезную ситуацию я попал, а во-вторых, от непонимания того, что же вообще будет дальше. Воистину — неизвестность страшит больше всего.

В Киеве все было прозрачно и прозаично — тяжкие телесные, взятка судье, чтоб назначили залог, даже если не назначит — полгода в СИЗО, потом чуть большая взятка и условка. Ну, максимум пару лет срока, но вряд ли. Общая картина была ясна. Здесь же все было крайне неясно. Ну и, безусловно, в первый месяц было очень тяжело после пыток — сломанная глазница, по всему телу гематомы, «укусы клопов» постоянно чешутся.

Еще одна сложность — абсолютно нечем занять все это свободное время. Никогда бы в жизни не подумал, что буду благодарить сотрудника ФСИН, который в обход инструкций приносил несколько раз мне книги. Без этих ужасных детективов и Конана Варвара я бы точно сошел с ума. Потом стало получше, меня перевели в камеру с интересным соседом и TV, время убивать стало поприятнее.

«Прогулка» в тюремном поезде — то еще удовольствие. «Столыпин» устроен следующим образом — восемь «купе», семь одинаковых и одно половинчатое (восьмиместное). Сами купешки представляют собой обычные купе по размеру, но нет окна, столика, нормальных коек, а вместо двери — решетка с «кормушкой». Мы всегда ехали ночью, а стояли на самой жаре, без навеса, на солнцепеке. В «Столыпине» туалет три раза в день, чтобы набрать воды в ладошки, нужно потратить минуту, пока будешь возиться с умывальником. Кипяток и питьевую воду там же разливают. С собой дают сухпайки, типа армейских, только хуже. Овощное рагу представляет из себя морковку в воде.

В Ярославль прибыли крепко очумевшие, все вонючие, голова гудит. Там нас всех завели на «вокзальчик». В обычных тюрьмах это место, откуда конвой забирает на «слежку», в суды, на этап и т.д. В Ярике ужасный «вокзальчик»: комната 8 х 4 м, вдоль обеих длинных стен неудобные лавки, в дальнем углу открытая параша, и… все! Ни окна, ни вентиляции. И там может сидеть 20, 30, 40 человек. Духота ужасная, миллион мух, просто ад. На этом «вокзальчике» мы провели часа четыре, потом нас развезли по транзитным хатам. Это мрак. На «дальняк» не зайти, все в экскрементах и грязи, койки изогнуты, как шезлонги, половины прутьев нет, матрас не выдали. Лишь одно мелкое окно на хату из 25 человек.

Когда уже приехали в Пензу, с поезда меня одного забирали. Восемь конвойных вокруг, на меня наручники спереди надевают, я говорю: «А сумки кто понесет?». В итоге пришлось закидывать сумки ручками на плечи, потом уже надели браслеты, и таким макаром шел 500 метров до автозака. Привезли в централ — шмон, психолог, медик, все очень официально и под запись регистратора. Пока тянул сумки — кровоподтеки на плечах и предплечьях появились, как их увидели, сразу разволновались: «Что? Где? Как?». Потом повели помыться и в хату.

Вообще, в Пензе к нам было особое отношение. Мне это лишнее внимание даже не нравилось. Каждый день приходил врач, под подпись проводил осмотр. Приходили местные ОНК, спрашивали про жалобы и все ли устраивает. Я сказал, что раньше надо было суетиться, когда Пчелинцева пытали. Но в целом условия там были более-менее.

Стычек с другими сидельцами хватало весь срок, но со статьей они не были связаны ни разу. Вопросы или, как говорят в тюрьме, «интересы» из-за статьи, конечно же, возникали, это же не аккумуляторы с машин снимать. Все удивлялись, обычно по 205-й статье сидят мусульмане за религию, а тут парень славянской внешности, за какое-то свержение власти. Обычно никто ничего толком не понимал, и просто сочувствовал, что «по беспределу закрыли».

Про взгляды там было особо не с кем разговаривать, потому что, в основном, это была масса людей, которым это все неинтересно. Только пару раз более старшие и интеллектуально развитые люди обсуждали со мной дело более глубоко и очень смеялись с цитаты из приговора, где написано, что мы собирались «захватить власть и создать на территории РФ государство с анархическим строем».

Администрация почти всех мест, где я был как транзитом, так и на более долгий срок, относилась настороженно, но не враждебно. На одной «приемке», когда я прибыл с этапа в новое учреждение, начальник смены сказал: «Обычно мы террористов избиваем, но ты русский парень, из дела твоего ничего не ясно, поэтому не будем». На другой я в сотый раз рассказал краткую историю моего дела, что нас обвиняют в попытке свержения власти, на что один сотрудник сказал: «Да и правильно, давно пора этого старика послать на пенсию». Только в несколько более грубой форме.

На зоне пытались давить, когда не захотел общаться с фейсами, делать то, что они хотели. Они сказали администрации, а те натравили своих полублатных шестерок, но ничего у них не вышло. Так же много раз бывал в ШИЗО, иногда за несогласие с режимом, но чаще из-за статьи. В РФ существует негласная установка — всех «двести пятых» крепить и не давать шанса выйти досрочно. Насилие физическое не применялось, а психологическое насилие там происходит и так каждый день в той или иной форме.

С воли была поддержка колоссальная, я ее даже останавливал, чтобы, опять же, не привлекать лишнего внимания. Спасибо всем огромное. Мне было гораздо легче жить с ощущением, что, если что-то случится — есть огромное количество людей, которые помогут.

«Нельзя недооценивать противника»

Дело «Сети» — довольно топорная попытка силовиков оправдать свое существование и огромное финансирование, а также получить новые погоны. Из фигурантов лично я был знаком только с Бояршиновым — мы жили в одном городе, крутились в одних анархических кругах, с Филинковым — я дружил с его будущей женой Аксеновой. С Сагынбаевым и Пчелинцевым виделись по паре раз. С остальными не был знаком абсолютно.

Грязные подробности этого дела я узнавал ровно в то же время, что и вся общественность, и даже позже. Про наркотики — «торговлей» я бы это не назвал, просто парни пытались заработать на очень мерзком дельце. Им с этим жить, для меня это неприемлемо.

Безусловно, вся эта информация про убийство меня крайне шокировала, но, даже если официальные органы это все докажут, даже если ребята сами признаются — мне будет крайне сложно во все это поверить, так как парни не производят впечатления идиотов и маньяков-параноиков. К фигурантам дела сейчас отношусь так же, как и раньше, с огромным сочувствием. По мере возможностей — конечно, буду помогать и поддерживать общение.

Догадывался ли я о том, что силовики в курсе существования так называемой «Сети» и были ли мысли, что я тоже нахожусь в разработке? Безусловно, за то недолгое время, что я участвовал в этих безобидных тренировках, которые потом назвали «террористической подготовкой», я понял, что у многих ребят огромные проблемы с болтливостью. Хоть мы и не занимались ничем противозаконным по факту, но мы понимали, где живем и какой у многих из нас бэкграунд, поэтому старались не распространяться о своих тренировках. Не то чтобы это была тайна за семью печатями, но как-то все все понимали, за исключением некоторых индивидуумов.

Соответственно, я понимал, что рано или поздно начнутся проблемы, но не думал, что такие серьезные. Даже когда все узнали о задержании пензенских ребят, я подумал — ну, мы-то с ними пересекались всего пару раз, нас это не коснется. Потом, когда стало известно о задержании Бояршинова и Филинкова, я подумал — тю, да я же давно с ними уже не общаюсь, меня-то уж точно не тронут. Но, как говорится, нельзя недооценивать противника. Поэтому отчасти сам виноват, конечно.

Безусловно я предполагал, что рано или поздно, находясь в России и идя против режима, я либо окажусь в тюрьме, либо придется резко уехать. Вот, прошел оба варианта, получается.

Редактор: Егор Сковорода