Е.П.К.Т. Осужденные за сбыт наркотиков записывают рэп-альбомы в колонии строгого режима

Олег вспоминает, что познакомился с Каем в музыкальном кружке при колонии, где «какие-то непонятные деды постоянно поют шансон». «Я как гитарист пришел поиграть, повстречался с Каем. Мы начали делать что-то похожее на рэп под гитару, под синтезатор клавишный. Потом появился Михаил и последним — Ярослав. Все мы живем на разных бараках, то есть срослись случайно в лагере», — говорит он. «Это получилось случайно, хотя я не верю в случайности. Я думаю, что это наша цель, что каждый на своем месте находится. Я так отношусь к своему сроку — я попал в тюрьму именно для этого, именно для того, чтобы сделать здесь и сейчас то, что мы делаем», — добавляет Михаил.

Как объясняют осужденные, хотя репетиции и проходят на базе музыкального кружка, в администрации колонии не знают, что участники Е.П.К.Т. занимаются злободневным рэпом, поэтому музицировать приходится в полуподпольном режиме. «Мы нелегалы среди нелегалов. В колонии практически нет аппаратуры, только гитары, поэтому мы договаривались, долго выбивали, каждый принес что-то свое. Я вообще хотел еще давно на воле сделать студию — купил в свое время микрофон, пульт, наушники, звуковую карту, все это лежало дома, а здесь вот так пригодилось. Но некоторые вещи мы не можем позволить здесь иметь: у нас даже нет мониторов, поэтому приходится при записи трек кучу раз перезаливать, бегать по всему лагерю — у кого такие колонки, у кого такие, давай тут послушаем, давай тут. "А как будет звук здесь? А как здесь?". Я слышу и в голове прикидываю: "А, вот эту частоту пойду убавлю". Короче, это титанический труд», — объясняет Михаил. Труднее всего было достать компьютер — его музыкантам по неведению предоставляют сами сотрудники ФСИН, поэтому каждую запись «приходится делать очень быстро и без палева»

По словам осужденных, работе на подпольной «студии» они посвящают все свободное время, однако часто она стопорится по независящим от них причинам — из-за визита в колонию комиссий или водворения кого-нибудь из участников группы в ШИЗО. При этом, говорят они, о группе не знают даже сокамерники. «Никто не должен знать, чем мы занимаемся, дабы обезопасить себя, дабы обезопасить творчество. Потому что здесь, в этой системе, представители администрации очень любят, чтобы у тебя отпало желание к чему-либо, либо же навязывают свое, что очень сильно портит психику и восприятие внешнего мира в целом. Нам не дадут этого делать», — объясняет Кай.

В сентябре 2018 года Е.П.К.Т. выпустила свой первый альбом — «Единство», по первой букве аббревиатуры, давшей название группе. В продолжение этой концепции второй альбом будет называться «Передачка». «Первый альбом так называется, потому что там только мы, и этим мы призываем к единству — чтобы все приняли дальнейшее участие — потому что это такое странное явление, что прямо из тюрьмы выдается музыка, и люди его поддерживают. В следующем альбоме, в противовес "Единству", не будет сольных треков, будут только совместные», — говорит Миша. Альбом выйдет уже этой зимой. В ожидании релиза «Медиазона» записала монологи участников группы.

О жизни

Миша

Я из большого города <…> Жил в центре. Нас трое в семье. Потом мы переехали за город, у меня погиб отец, мне было 10 лет, маме пришлось много работать. Она пыталась вытащить семью. Брата, получается, воспитывала сестра, а я был предоставлен сам себе. Рос… Ну так и получилось, что на улице мы промышляли всякими угонами, грабежом, короче, по мелочи — фигня всякая. Там, соответственно, алкоголь, наркотики появились, там уже игла… Ну, в какой-то момент я понял, что так нельзя, что так не может дальше продолжаться. Учился средне, вообще не учился, так-то. Где-то в 17 лет я бросил наркотики тяжелые и сигареты не курил. Курил траву и выпивал еще. Потом у меня девушка появилась, очень примерная, и она меня как бы вытащила из наркотиков. Билась за меня целый год. Я бросил заниматься криминалом. Но не было денег, надо было как-то дальше развиваться. А тут уже появилась музыка, я начал заниматься рэпом.

Мы пытались там-тут записываться, дома, ну как обычно — на микрофон на простой. К 19 годам я снова оказался на том, что нужно было зарабатывать деньги как-то, та же студия — это очень много все стоит. В то время их не так много было, как сейчас: ну, не было такого, чтобы купил микрофон, поставил там, и все, [пиши]. Тут друзья-знакомые сказали — давай к нам. Они занимались уже сбытом наркотиков. А у меня было всегда хорошо с математикой, и они меня позвали просто как счетовода, чтобы я налаживал растрату денег, куда что пойдет, а то они осели в долгах. Я согласился, за две недели рассчитались со всеми долгами, и они вышли в плюс. И как-то так пошло, что все дальше завертелось… Мы начинали вчетвером, потом кто-то по своим соображениям ушел, потом ссоры из-за денег начались, и в итоге мы остались вдвоем, и потом одного посадили, и я вообще оказался один. На мне оказалась большая, крупная сеть, и я примерно пятую часть всего города контролировал. Никогда к этому не рвался, просто тупо чтобы оплатить свое творчество. Всегда мечтал заниматься музыкой, хотел внести вклад в это. Как-то не мог уже без этого.

Приговор. Миша и его подельник, имея умысел на продажу наркотиков в интернете и «не желая непосредственно лично сбывать наркотики, <…> обладая высокими организаторскими способностями, умея подчинить себе окружающих, из корыстных побуждений, осознавая, что посягают на безопасность здоровья граждан, действуя умышленно, создали преступную группу для совершения особо тяжких преступлений». Как следует из приговора, торговля велась через ICQ и «Киви-банк». Разработав план, подельники купили почти 450 граммов героина и стали хранить их в съемной квартире с целью незаконного сбыта. Затем, говорится в приговоре, Миша расфасовал 14 грамм героина в полимерные свертки и дал указание сделать тайники, однако закладчика задержали. В результате музыканта признали виновным по части 3 статьи 30, пунктам «а», «г» части 4 статьи 228.1 УК (покушение на сбыт наркотиков в крупном размере) и приговорили к шести с половиной годам колонии. Пока он не отбыл и половины срока.

И так вышло, что в тот момент, когда я начинал, я сам себе пообещал, что это будет только ради того, чтобы я мог оплатить свое творчество. Ну и все, и дальше мы росли в плане творчества, мне предлагали контракты разные, но я был таким правдивым рэпером, считал, что это неправильно — подписывать контракты и заниматься какой-то попсятиной. И по итогу в один день меня скрутили, когда я уже был на пике, и должен был вот-вот переезжать в Москву, заниматься этим всем. То есть уже собралась аудитория, нормально разошлись по России. На тот момент я заключил контракт и был артистом одной из самых лучших студий в городе. Но так получилось, что в итоге меня посадили, сказали, что была слежка…

[На] первый суд когда я поехал, я познакомился со своим подельником — то есть мне приписали [его], хотя я его вообще не знал. Слепили нам дело, поймали меня на хранении и так подстроили — повесили распространение. Я не скрываю, я как бы занимался этим, но меня больше удивило, что наши правоохранительные органы даже доказывать ничего не стали! То есть нам пытались навешать какие-то левые деньги, фирмы, отмывания, прочую фигню, а человек [оказавшийся моим подельником], я его не знаю просто-напросто, серьезно, [при том, что я действительно занимался распространением, но с другим сообщником].

Ну и все, нам сначала по одной статье — ему дали еще больше, потому что он шел вообще в отказ. А я посмотрел на всю практику, как люди судятся, и понял, что если я буду еще копытиться, то мне еще больше дадут. Я говорю: «Да бог с ним, я согласен, дайте мне поменьше, я поехал, смысла в этом не вижу». В общем, мы долго судились, в течение почти двух лет. И потом уже на высшей инстанции нам немного смягчили статью, потому что правда, ну не было доказательств, и это было бы глупо. Ну, дали поменьше. Еще немного, и я досижу свой срок. Подельнику дали больше, потому что он все-таки так и не сознался, сказал: «Я не при делах, я не знаю, о чем вообще речь идет».

Кай

Я вырос в начале 1990-х. <…> Пожалуй, я самый антисоциальный элемент из всех здесь находящихся по той причине, что слишком плотно уж был завязан с криминальной деятельностью. Начиналось, наверное, как и у всех — я как самостоятельный ребенок не хотел брать деньги у мамы или еще что-то, видел, когда происходят всякие заботы обо мне и понимал, что количества денег в семье не очень хватает. А сам поскольку с Севера — с Севера ребята очень суровые — решил зарабатывать как-то самостоятельно. Выставляли с ребятами квадраты, постоянные драки, гоп-стоп, приветствовался, в принципе, любой заработок, в основном — воровство да бакланка. Время меняется, в 14 лет я абсолютно перестал нуждаться вообще в какой-то либо материальной помощи со стороны родителей и стал жить самостоятельно. В то время у меня уже появилась почти первая жена. Женился первый раз в 15 лет, потом у меня появился сын, была самостоятельная квартира.

Приговор. Кай совершил два эпизода покушения на «незаконный сбыт наркотического средства группой лиц по предварительному сговору в особо крупном размере» (события, о которых идет речь в приговорах, не датированы по просьбе участников группы). Кая задержали в ходе «контрольной закупки» — оперативник приобрел полграмма гашиша; в дальнейшем к обвинению добавился еще один эпизод, согласно которому вступивший с ним в преступный сговор знакомый Кая сделал закладку с курительной смесью, а сам будущий музыкант сообщил ее местонахождение покупателю. В результате его признали виновным по части 3 статьи 30, пункту «г» части 3 статьи 228.1 УК (покушение на сбыт наркотиков в особо крупном размере) и приговорили к девяти годам колонии строгого режима. Большую часть срока Кай уже отбыл.

Как меня завязало с основным криминалом, а конкретно — с наркоторговлей? Я познакомился с цыганами в цыганском поселке. И на тот момент узнал, что такое трава. Понял небольшую разницу между стаканом и коробком, когда стакан стоил косарь, а коробок — 300 рублей, а в одном стакане около 10 коробков. То есть тут не нужно быть гением, чтобы понять разницу — сколько можно заработать. Все начиналось потихонечку, помаленечку, все затягивало: потянулся к старшакам, к пацанам посерьезнее, занимался почасовой сдачей проституток, торговал небольшим количеством оружия в свое время. Потом компания распалась, кого закрыли, кто уехал… Меня это не остановило. То есть жажда наживы всю дорогу меня постоянно преследовала.

Иллюстрация: Мария Толстова / Медиазона

К 18 годам примерно <…> я уже сколотил нормальный себе капитал, имел пару машин, пару квартир, заработал их в принципе индивидуально, но понятно, конечно, что за чужой счет, за чужие средства. И давно мне уже говорили: «По тебе тюрьма плачет». Но как бы тюрьма плачет по кому? По дуракам. «Это может быть с каждым, но не со мной», — так ведь абсолютно каждый думает. [Я] перебрался жить в Питер и там повстречался с еще одной девочкой, начали жить, вроде бы как стало все хорошо, замечательно, но заплеты с наркотиками заставили уехать оттуда. Покидаю Питер, возвращаюсь обратно туда к себе на Севере. За неделю моего нахождения я ломаю племяннику мэра города челюсть и руку в двух местах, <…> у меня начинаются серьезные проблемы со всех сторон, из-за чего сваливаю в армию.

Отслужил по контракту в армии, хотел остаться на военные действия. Военных действий не состоялось, на которые я почему-то очень сильно так рвался, стремился, и, разочаровавшись в нашем государстве, я расторгаю контракт и возвращаюсь домой. Решаю восстановить документы, сделать все красиво, прожить, так скажем, красочную жизнь, начать все с чистого листа.

Но все проблемы, которые были до этого, не утрясены, а просто забыты <…> У меня был ряд друзей, с которыми я долго общался, рос с ними вместе. Посадили меня непосредственно за закупку — у меня якобы дома, хотя я находился вообще в другом городе. Как это произошло? <…> Поскольку я не пользовался основным телефоном, на который симка была на мое имя зарегистрирована, она находилась у меня дома, и ко мне, по версии следствия, якобы пришел какой-то человек и закупил у меня дрянь, хотя я сам находился в другом городе, но этого у меня не получилось доказать. После чего у меня был еще один эпизод, по которому я был оправдан, что я якобы был причастен к тому, что у чувака нашли вес, дома, что якобы это было мой вес, но там не было доказательств, по этому эпизоду меня оправдали. А вообще за мной ОРМ велось с 2005 года, как они говорят, и первая якобы контрольная закупка была возле подъезда, возле моего дома, что тоже не нашло доказательной базы. А на самом деле, короче, я попался.

В принципе, о всем, что было, я не жалею абсолютно. У меня была красочная жизнь, наполненная красками, наполненная разъездами, наполненная интересными людьми. Мой срок подходит к концу, освобождаюсь скоро. Ну и как любой примерный заключенный, я, конечно же, исправился, ага.

Олег

У меня особых предпосылок [к тому, чтобы попасть в колонию,] не было — учился хорошо, после школы пошел в колледж. Единственное — это увлечение легкими наркотиками, травкой. Еще в школе стал заниматься музыкой, играл на гитаре, впоследствии продолжил. Компания была соответствующая, все ******** [разгильдяи]. Курили, пили там. <…> В определенный момент времени мы даже открыли свою репетиционку, но у нас ничего не вышло <…> — случился пожар, и все наши накопления пошли прахом. Потом начал увлекаться электронной музыкой, сочиняя дома. Ну и, в принципе, когда середина 2000-х была, нашел себе такую подработку неплохую — продавал травку.

Приговор. Олег вместе с двумя сообщниками организовал «устойчивую преступную группу в целях совершения особо тяжких преступлений, направленных на приобретение, хранение в целях сбыта и незаконный сбыт наркотиков и психотропных веществ в особо крупном размере»; участники группы пользовались методами конспирации. Разработав план, он купил 192 грамма синтетических каннабиноидов, 20 граммов псилобиционовых грибов и около 13 граммов амфетамина, после чего передал их подельникам. Один из них был задержан при продаже половины грамма курительной смеси. Остальные наркотики были изъяты на конспиративной квартире. В результате Олега приговорили к восьми годам колонии строгого режима, сейчас он отбыл больше половины срока.

В дальнейшем, когда пошла синтетика сильно в гору — это год 2008-й — создал уже магазинчик первый в интернете. Тогда это все очень хило работало. Впоследствии все разрослось, до довольно-таки больших размеров. Стало отнимать все больше и больше времени. Это было интересно, о последствиях особо не задумывался. С точки зрения безопасности компьютерной все было хорошо продумано, но как всегда подвел человеческий фактор. В определенный момент просто человек, с которым двигались, попался и утянул меня за собой. Кроме его показаний ничего не было, но больше ничего и не надо было.

По словам участников группы, тексты всех их песен автобиографичны. К каждому треку Олег из Е.П.К.Т. пишет короткие прозаические зарисовки, основанные на собственном опыте.

Олег. «Кто?»

«Кто?». Эта мысль не покидала болевшую голову. Вкус крови во рту не проходил, сводило скулы, а цвет тела принимал темно-синие оттенки. «Сколько прошло времени?». Я пытался восстановить последовательность событий, понять, сколько же времени я пробыл в этом вонючем подвале, но все тщетно. Помещение, в котором я находился, было размером с небольшую комнату с очень высоким потолком, под потолком было зарешеченное окно, в углу был сортир, как на старых вокзалах. Бетонный пол, железная дверь, дико холодно, хотя на улице разгар лета.

Как же хочется спать…

Вот оно, спасительное забвение! Всего лишь мгновение пролетело или прошло уже несколько часов? Скрежет железа, открылась дверь…

«Нет! Опять!». Мысли в панике путались, пока четыре здоровенных мужика тащили меня в другое помещение.

«Снова здравствуй! Надеюсь, ты успел все хорошенько обдумать?» — зазвучал мерзкий голос сидящего за столом человека.

Меня усадили напротив и дали воды. Жажда была адская, и я дрожащими руками осушил стакан.

«Рассказывай, Костя, не стесняйся!» — диким скрипом звучал голос этого безумного следака.

«Мы знаем за все твои дела, расскажи, кто ваш человек в Москве, заключим досудебку, укажешь на остальных участников группы и спокойно поедешь в тюрьму лет на пять-шесть», — обманчиво добрый тон этого беса звучал все громче.

«Я не понимаю о че…», — удар сзади по почкам прервал мою речь.

«Ну опять ты за старое! Скажи, ради кого ты терпишь все это? Твои друзья уже сдали тебя, пиши признание!».

Мое молчание было для него как красная ткань для разъяренного быка. Следак подал жест верзилам, и мне надели наручники.

«У нас последний шанс на конструктивный диалог!» — его голос уже пылал предвкушением допроса.

Просто бить, как в прошлые разы, видимо, они сочли неэффективным методом, и на меня надели противогаз. Я получил пару ударов по печени, но это были только цветочки. На фильтр противогаза, через который вдыхаешь воздух, надели целлофановый пакет, повалили меня на пол, сверху прижали табуретом. Еще пара ударов по почкам и адский страх — ты пытаешься вдохнуть и не можешь, пытаешься вырваться, но все движения скованы. Каждый новый удар заставляет организм содрогаться, не столько от самой боли, сколько от отсутствия столь необходимого воздуха. И вот, когда уже кажется, что твоя жизнь начинает угасать, они снимают противогаз.

Стандартный вопрос, стандартное молчание в ответ, продолжение.

Бьют по пяткам, опять же, используя любимый противогаз. Это дикая боль, наверное, нет ничего больнее нее. Агония при каждом ударе, пытаешься вдохнуть хоть каплю воздуха, а получается лишь немое мычание.

Может, они устали от этого, либо решили использовать что-то другое. Меня утащили в мою камеру и бросили на пол. Все тело дрожало, разрывалось изнутри. Спасительное забвение… Надолго ли?

«Кто?». Я даже во сне задавался этим вопросом. «Всю движ курировали мы с Серегой, Тоха работал в Москве, Вася работал с людьми в нашем городе. Если они хотят от меня узнать человека из Москвы, значит, это не Антон. Серега или Вася?».

«Нет! Нет! Нет!». Разум был в ошеломлении при звуках засовов двери. Но на этот раз не вошли четыре «друга», а в камеру стали выплескивать ведра с водой.

Водой?

Вода с известью, разъедающей босые ноги, испаряющейся и удушающей ещe сильнее «родного» противогаза.

Забравшись на маленький выступ в стене, я ждал, ждал, задыхаясь жутким испарением, ждал, балансируя и меняя неудобную стойку на выступе на одной ноге. Спустя каких-то несколько часов химических мук открылась дверь, в которую просто кинули тряпку.

Не знаю, что было с моими ногами — когда я наконец-то собрал тряпкой всю воду, дышать почти было невозможно. Тут дверь открылась и огромным напором в меня устремилась ледяная вода, меня буквально смыло в угол камеры. Было безумно холодно, но обычная вода была спасительна.

Сколько времени прошло? Сцена сменялась еще более изощренной сценой и, как бы ни хотелось, привыкнуть к этим мучениям было невозможно.

Ярослав

Я родился в конце 1980-х в маленьком городе далеко от Москвы. Родился в простой семье: когда был Советский Союз, у нас было все нормально, но когда развалился, всех посокращали, а у меня много братьев, сестер, семья большая, и, короче, им длительное время не платили. Но у меня родители молодцы, на двух работах работали, мама вязала, шила, батя там тоже халтурил — короче, такая движуха. <…> В школе тройки выводил, стихи уже тогда начал писать, лет в 12. Пытался лет в 11 что-то на кассеты записывать, это у меня все с детства пошло. Ну, я думал, что лет в 25 меня отпустит это. Теперь я понимаю стариков, которым по 50 лет, а они на сцене скачут. Это, короче, неизлечимо, эта движуха.

Иллюстрация: Мария Толстова / Медиазона

Вряд ли я бы получился как музыкант, если б не армия — пацаны там знали, что я пишу и читаю, так как я под гитару там частенько начитывал свое. [Один раз] мы с кентом ушли в самоволку, в центре большого города, пришли в какой-то клуб, где диджей, две колонки, пульт — все начитывают рэпак. Мне кент говорит — давай, подключись к ним! Я подключился и, короче, <…> всех сделал. И кент мне тогда сказал — дай слово, что освободишься и будешь заниматься музыкой. И все, я уволился с армии и начал плотнячком заниматься музыкой.

Приговор. Ярослав, «имея преступный умысел, направленный на незаконный сбыт наркотического средства», купил в интернете 0,07 грамма курительной смеси и стал хранить ее при себе «с целью последующего незаконного сбыта». В один из дней, находясь на лестничной клетке собственного дома, он «умышленно, осознавая противоправность своих действий, предвидя возможность наступления общественно опасных последствий и желая их наступления, передал, тем самым незаконно сбыл» эти 0,07 грамма своему знакомому, получив от него деньги в обмен на наркотик. Согласно приговору, покупателя задержали этажом ниже. Больше чем через год после этого инцидента Ярослав купил еще грамм синтетического каннабиноида, четверть из которого передал своему знакомому. В результате его признали виновным по пункту «б» части 3 статьи 228.1 УК (сбыт наркотиков в значительном размере), части 5 статьи 33, части 1 статьи 228 (пособничество в приобретении наркотиков в крупном размере) и пункту «г», части 4 статьи 228.1 УК (сбыт наркотиков в крупном размере). Ярославу назначили наказание в виде 15 лет лишения свободы в колонии строгого режима, он не отбыл и четверти своего срока.

<…> Я служил на юге, и там все курят марихуану. И я вернулся с тем убеждением, что это нормально, что ничего такого в этом нету… Начал употреблять наркотики, марихуану, потом пошел спайс, мы на спайс потихонечку перелезли, потом пошли порошки, колпаки, уколы. Ну, кое-как я с уколов слез, друзей вытянул, но спайс продолжил употреблять. <…> У меня концерты эти были, тусовки, пьянки-гулянки, телки, одно на уме было, мне на фиг ничего не надо было. В то время я неплохо рэпом занимался, это было продуктивно. Помимо этого, мы еще хлопали барыг, находили кто торгует, и их, как сказать... Отбирали у них все. Тем самым жили. Помимо этого я че-то пытался где-то купить подешевле, продать подороже, особо на дядю не работал. Только когда уже все херово совсем было, устроишься, поработаешь месяца два-три, потом на хер его пошлешь. Ну а че, у меня ни семьи, ни детей. Я мог месяцами не работать, годами. В отношениях самое большее с девушкой был четыре с половиной года, мы с ней долго жили, но я так предполагаю, наркотики поспособствовали тому, что мы с ней расстались. <…>

Завертелась эта наркоманская жизнь, стало у нас все плохо в плане отношений, и я уже хотел бросить их в какой-то момент — до того эти наркотики, уже по горло ты в них, когда ты ничего больше не знаешь, что делать; всех, с кем ты общаешься, одни наркотики объединяют, потому что с нормальными людьми у нас уже интересы разошлись, и одни наркоманы остались. И как-то раз мы взяли спайса — ну, целую гору — и сидели на этом, курили на даче у чувака. У нас была компания человек пять-шесть, у меня есть — мое курим, у них есть — ихнее курим, у кого-то из нас есть — ихнее курим, но всегда, если кто-то замутил, мы всегда делим.

Короче, мы втроем сидели на даче, курили, и один из наших тоже позвонил: «Че пацаны, есть покурить-то?». Мы говорим: «Да, приходи, там-то там-то». Все, он пришел, курнул — угостился и ушел. И, короче, видимо, его мусора по пути поймали, начали его прессовать в мусарне и типа: «Давай нам барыгу, и не **** [волнует], а то ты, короче, уедешь». А у него уже две ходки было, семья, ребенок только родился, и он, будучи под наркотиками, на этой почве решил меня подставить. Он им сказал: «Сейчас вам будет наркоторговец». Он мне позвонил, сказал: «Ну че, еще есть покурить-то?». Я говорю: «Есть, конечно, ты же знаешь». Я сказал: «Ну, я только дома, приходи ко мне». Он пришел, я вышел в падик, мы с ним покурили, я ему пяточку дал, и все — мусора забежали, скрутили.

Я тогда понял, что все, короче, начинаются жесткие бигуди. Мне начали вешать торговлю сначала, но потом оказалось, что это не торговля, а у нас законы пробитые — не важно, хоть ты продал, хоть угостил, хоть вместе покурил, это все сбыт. И мне вменили часть 4 [статьи 228.1 УК], и я уехал на 15 лет.

О группе

Олег

Попав в тюрьму, я был в шоке, конечно, в целом от положения. На воле ходил с айфоном, а тут — максимум Symbian, вместо гитар — древние балалайки. Поначалу даже была проблема с выходом в интернет. С недавнего времени более-менее трубки тут плавают, что можно с ними заниматься, с недавнего времени мы можем что-то делать, музыку. Собралась [постепенно] компания, мы шли примерно одинаково, [но все хотим] делать качественную музыку. Делаем как получается, в этих условиях довольно сложно сделать что-то нормально. Но мы прем против этой системы. Вы не представляете, насколько тут процветает маразм, насколько люди могут быть ограничены в своих взглядах. Мы стараемся идти все равно своим путем. Сейчас я, считай, отдал себя полностью музыке, раньше рэпом не увлекался, сейчас нашел в этом что-то свое. Во-первых, выражение своих мыслей в текстах: в краткой форме можно сказать многое. Но полноценно музыку пока не получается делать. Мы записываем инструменты, но это очень сложно доводить до ума. Мало очень времени [на это].

Ярослав

Слава богу, СИЗО, этапы сейчас прошли. Меня там посадили с малолетками, с наркоманами, где вообще просто неинтересно было, я чисто убивался в книги и в стихи. Потом приехал на лагерь — примерно на тот, на какой и хотел приехать. Сильно не афишировал, что рэпом занимаюсь, но понимал, что можно, по-любому можно тут записать, что-то сделать. И начал шевелить рощу — тихонечко промываться среди своих, кто тут, че тут, как. И мне сказали, что тут у пацанов есть свой проект, и мы встретились. Изначально их проект — это как бы не мой стиль, но мы общались, общались, и они предложили: «Давай создадим другое, группу Е.П.К.Т.». И мы сколотили группу. Сейчас я понимаю, что мне сидеть намного лучше, я знаю, что я не просто прозябаю, а занимаюсь творчеством. У меня главная цель в жизни сделать достойный продукт, чтобы меня услышали, крутую музыку. Даже если я сижу в местах не столь отдаленных, я знаю, что у меня есть возможность это сделать. А на свободе не получалось, все уходило в наркотики.

Когда я на СИЗО уже был, я начал стихи новые писать — за тюрьму. Под бит-бокс уже что-то зачитывали там, если кто творческий и респектовал. Остальным, кто в пах крокодилом колется, было ***** [без разницы]. И, короче, вообще, у меня чуйка была, что, ***** [черт], должно получиться, потому что я слышал, что пацаны на лагерях все равно делают что-то, что я все равно найду ход какой-то. [В лагере] начал сразу почву прощупывать — узнавать, кто там, че там, как там, клуб не-клуб, какие у них инструменты, че у них есть. И потом устроился работать, тут недалеко, в это же здание. Ну и познакомился с пацанами. Они делали музыку уже, ну, херню какую-то. И потом, короче, они меня позвали, говорят, есть разговор. Пришел, и все они решили — проект сделаем, вот этот вот. Ты участвуешь? Конечно, участвую. Я так и хотел.

Миша

Сначала, попав на централ, пока все это шло, я настолько устал, что подумал, что все, я проиграл эту жизнь. Хотел даже закончить жизнь самоубийством. Я написал предсмертную записку, чтобы на людей в камере не вешали эту всю фигню. И уже сидя с лезвием в руках, я понял, что нет, я не готов, я могу все сделать, ради чего я прибыл на эту планету, в эту жизнь, и сжег эту записку. У меня прям воодушевление пошло, меня долго убеждали, что это невозможно, что никакой студии у вас не будет, и прочее, когда я приехал сюда. Мы очень быстро скооперировались с ребятами, создали студию, и вышел этот альбом у нас, как-то его сделали. И сейчас работаю дальше, я думаю, это только начало. Главное не отчаиваться. Пусть каждый думает, что ему трудно, но на самом-то деле нет.

Олег. Централ, вечер

Централ, вечер. Перемены всегда приходят неожиданно.

Движуха в тюрьме уже прет полным ходом: дорога, скаты с постами, кто-то делает брагу, кто-то на общухе с родными, кто-то решает за общее, кто готовит, кто играет, в общем, все чем-то заняты. Атасник пробивает мусора, который зазывает меня на этап. На сборы 10 минут. А я уже успел привыкнуть к здешней жизни. Собираю вещи, прощаюсь.

Интересно, куда везут?

Спускают в подвальные помещения централа. Заводят в помещение, размером в 25 квадратных метров, где разит диким смрадом: крепкий чай вперемешку с мочой и куревом, и все это дополняет плотная пачка потных заключенных, которых тут уже примерно 40 человек. Каждые 30 минут добавляют еще людей со всех корпусов нашего острога.

Описать это место трудно — это помещение с огражденными входами, заваренными решетками (локалкой) в виде квадрата (стакан), откуда заводят заключенных, далее располагаются стеллажи (нары), на которых битком сидят заключенные по 30 человек. Сумки, которые не дают прохода, почти все курят. Нескончаемые разговоры полушепотом и, когда так общаются абсолютно все — это напоминает тихие крики.

В тусклом освещении, в котором едва видно все пространство, я пробрался, ища место, где обосноваться и ждать неизвестно чего.

Ожидание длилось всю ночь.

Утром началась движуха: всех свели в общие бокса, где народу, как в переполненном автобусе; плюсом к этому каждый с огромной сумкой и в зимней одежде. Далее шмон, где каждого по одному полностью досматривают, перерывают вещи, что-то выкидывают, потом отправляют в другой бокс. Опять ожидание, которое длится до ночи. С утра до ночи огромная толпа народа в маленьком помещении, даже присесть негде.

Ночью называют фамилии и заводят партиями по воронкам. Теснота до этого, как оказалось, была простором. В воронок набивают человек 50, чувствуешь себя селедкой.

Поездка по ночному городу, который еле видно через маленькое окошко, находящееся около конвоира. Маленькие кадры огней и родных улиц, которые не увижу много лет.

Поездка кажется безумно долгой, все вымотаны — уже вторые сутки без сна. Водитель как будто специально едет по каким-то ямам и кочкам, и вся наша «консервная банка» дружно прыгает на них.

Наконец-то воронок остановился. Всех выводят и разбивают по парам.

Небо, ночное небо, я стою и смотрю на него, как зачарованный. Так долго я его не видел. Очень холодно, летит снег, но это, наверное, лучший момент в моей жизни за последний год.

Но времени не дают, вокруг куча людей в полном боевом облачении, автоматы наготове, собаки рычат, грубый голос командует: «А ну пошли!». Бегом, в сопровождении двух автоматчиков, мы направляемся через железнодорожные пути к поезду.

Все в оцеплении. А ведь я не раз раньше был на этом вокзале, никогда бы не подумал, что под завесой темноты тут происходит такое.

Заводят в вагон, конструкция которого напоминает обычный вагон-купе, только все в решетках, а сами эти «купе» намного меньше размером, а людей в них намного больше. Тут три этажа лежаков, но места прилечь, естественно, нет. Самый верхний этаж занимают сумки, на первом и втором сидят человек 15. В тесноте, да не в обиде.

Состав трогается, через какое-то время мусора раздают кипяток.

Я, уже познакомившись с попутчиками, ем сухпаек и слушаю рассказы старого арестанта. Вообще, по этапу можно повстречать много кого из всевозможно разных мест и абсолютно разного возраста. От бывалых арестантов становится известно, в каком направлении мы едем и какие лагеря там находятся.

Не знаю, как, но мне удалось вздремнуть. Время подходит к пяти часам, и состав останавливается. Конвоиры ходят и называют фамилии. Все сидят в ожидании.

Звучит моя фамилия, я беру сумку и выхожу из «уютного» купе. Когда меня сопроводили в тамбур, я увидел, что в обе стороны двери открыты, вплотную к ним уже стоят автозаки. Мусор указывает направление, и я направляюсь в консервную банку.

Ах да, мы же в родной России — многие, наверно, знают или слышали про водителей автобусов, которые экономят на топливе. Думаю, водителем воронка тоже двигала жажда наживы на казенном бензине, когда он глушил двигатель в ожидании погрузки всех заключенных. На улице, по ощущением, где-то минус тридцать. И вот двигатель не заводится. Проходит полчаса, и уже все в воронке не знают, как спастись от холода. Железо и мороз — вот он, ад. Не знаю, сколько времени прошло, ног я уже почти не чувствовал, когда приехал другой автозак и нас перегрузили туда.

Если при поездке в воронке по городу мне казалось, что водитель специально выбирает кочки и ямы, то теперь мы реально ехали по бездорожью. Арестантов мотало по железной коробке, как одежду в стиральной машинке. Но главное, было не так холодно.

Час или больше дикой тряски и, наконец, конечная.

Лагерь.

О статье 228 УК и системе ФСИН

Кай

Система исправления должна исправлять. А я, когда оказался в этой системе, меня лишили чего в первую очередь? Способов передвижения и связи. Моей человечности никто меня не лишил. На протяжении всей своей командировки длительной из меня выбивали человечность, выбивали собственную сущность, пытались максимально, ***** [черт], замять меня, ***** [черт], как человека, как личность, то есть пытались уничтожить не только морально и физически, пытались разрушить, ***** [черт], все психические стереотипы, которые имеются [у меня]. Здесь нет такого понятия, что ты прав или нет. Здесь права только администрация. Как администрация сказала, так и будет. Я не имею права ни на что в действительности. У меня нету никаких прав. То, что я сижу и, ***** [черт], из меня пытаются сделать гнидопидора, **** [какого черта] — это вряд ли меня исправит, <…> как и остальных заключенных. У меня срок, ***** [черт], девять лет. <…> Нас же посчитали всех преступниками, [но не учли], что морально, что материально, что умственные способности каждого человека отличаются друг от друга, и когда ты круглосуточно находишься с человеком в одном и том же помещении, 24 часа в сутки, особенно в закрытом, когда вас таких находится в таком помещении 60 человек, начинается проявление кровожадности, собственного выживания. Каждый хочет показать, что он круче: все же, ***** [черт], все же мужчины. А у мужчины в крови доминирование. И по мне, это не самая адекватная функция исправления.

«Безымянный» — самое злободневное на сегодняшний день высказывание Е.П.К.Т.; в этом треке участники группы говорят об уголовных делах за репосты и пытках в ярославской колонии.

Олег

По-моему, исправление работает в полностью противоположном направлении. Большинство народа, которое сюда попадает, выходит еще большей дичью, чем они были до этого. Есть единицы, которые для себя делают выводы, как-то там сами развиваются. Те, кто должен исправлять нас — им самим нужно исправление, потому что в большинстве случаев они еще тупее всех этих зэков, которые тут есть. Сами сотрудники — они не представляют, что они делают. Единицы из них могут какой-то действительно воспитательный процесс простроить, большинство из них — это просто дерево, которое ничего не знает в своей жизни, ничего не умеет, и у него, может быть, одно в жизни — нажимать на кнопку, открывать локалку. Большинство освобождается, мне кажется, либо прошаренной хитрой дрянью, либо каким-то запуганным существом. Вся система не работает. Все, что тут делается — это накрывается белой простыней, когда идет проверка, типа у нас все хорошо, смотрите, какие мы хорошие. На деле все совсем наоборот. Никому ничего не надо.

Иллюстрация: Мария Толстова / Медиазона

Миша

ИК переводится — это исправительная колония, то есть тебя должны исправлять. Но, как показывает практика, из ста человек только два-три сотрудника будут как-то заинтересованы в твоем исправлении, которые будут давать тебе шанс, идти как-то навстречу. Большинство —они просто тебя сами загонят в ********* [неприятности], подмутятся, еще кого-то натравят. <…> Ты превращаешься в тварь, потому что, по сути, они такие же зеки, как ты. Потому что мы сидим по десять лет и уходим, а они тут сидят по 20, по 25 лет, живут каждый день. И там такой же тупой менталитет, даже несмотря на то, что он весь при погонах офицер, но он такую ***** [ерунду] себе позволяет! Так что я думаю, ни хрена это не работает. [При этом все вокруг сидят по той же статье, что и я] — это вообще финиш полнейший. Всех сажают, пачками едут, едут, едут. <…> Пацан учится там, пошел в институт, нормально все у него, но так получилось, что где-то он там накурился, случайно или по пьяной голове, я это, не оправдываю это, но это произошло — и что, ему за это 15 лет давать, что ли? Ну правда, он оступился, но у него теперь вся жизнь рухнула. Ну даже если ему шесть лет дали — вы представляете, [на] шесть лет в тюрьму, если тебе 23? Ты выходишь, а тебе 30 с копейками, ну, это ненормально. Во-первых, у тебя клеймо, что ты зэк, ты не отучился, ничего. Ладно, у меня другой взгляд на мир — я всегда найду, чем заниматься, но людей-то это ломает. Он попадает сюда, его тут начинают бить, унижать, лишать возможностей, ему вообще не дают развиваться. Это надо быть совсем ушлым карасем, чтобы в этой сфере развиться. <…> [Для] 228-й статьи — нужно разбирательство. Если не доказали, значит пусть ***** [к черту] идут. Че они всех трясут? Пусть они реально роются, проводят ОРМ (оперативно-розыскные мероприятия — МЗ), пусть, если тебя закупают, то следят за тобой девять месяцев, что ты реально торгуешь, а не то, как у нас — надо посадить, закупят и посадят. <…> Слишком большие срока [за это], нужно гасить эту хрень, чтобы не подкидывали, чтобы за мусорами следили, как они принимают этих людей, а не подряд всех крестили.

Ярослав

[Статья] 228 [просто] не доработана. <…> Она уже сбыт подразумевает, хоть ты продал, хоть угостил. Вот, к примеру, человек торгует, у человека свой магазин, у него бабок — ******** [очень много]. Его когда поймают, он может адвоката нанять, он и сидеть сможет лучше, у него и срок будет меньше. Меня крепанули за то, что я кента угостил. Мне наболтали 15 лет, у меня не было никаких денег на адвоката. А это тоже сбыт, хотя сбыт сбыту рознь. Они, короче, выставили, что это сбыт, потому что [это] легко: ты наркомана поймай, жути ему навей, ******** [тумаков] дай ему в мусарке, скажи — «Давай, возьми у товарища покурить». Он бежит, берет, того крепят, все: он его угостил, а у того сбыт, 10-15 лет. И мусора-то понимают, им статистика идет, они раскрывают особо опасные преступления, они вообще типа молодцы, а на самом-то деле вообще все сплошная подстава. Здесь надо жестко смотреть за мусорской работой, иначе вообще капец. Легализация — конечно же, она нужна, но пока этот режим — ее точно никогда не будет. Потому что люди начнут курить, перестанут пить, и начнут [становиться] умнее, поймут, в какой они ***** [ерунде] живут. А нашей власти нужен ******* [идиот], который бухает. Че, он бухает, ему ничего не надо. А если ты не будешь пить, у тебя будут мозги работать лучше, а так и до переворота как ***** [нечего] делать!

Олег. Во рту спрятано лезвие

Во рту спрятано лезвие — единственное, что может спасти. Оно хранилось весь путь и прошло немереное количество шмонов. Я знал, что меня везут в ужасное место — люди, которые возвращались оттуда, почти ничего не рассказывали, да и вообще почти ничего не говорили, но их глаза отражали всю тяжесть пережитого ими. ПФРСИ (помещение, функционирующее в режиме следственного изолятора — МЗ) при данном исправительном учреждении вызывало страх в сознаниях арестантов.

Воронок остановился, все пассажиры замерли. Дверь открылась и прозвучал голос: «Быстро ***** [к черту] вылезли, черти ****** [проклятые]!».

Надо было решаться.

Я уже слышал, как первых вышедших из автозака плотно прессовали, слышал удары и крики боли и, наконец, пересилил инстинкт самосохранения. Я выждал момент, пока конвоир будет немного отвлечен и у меня будет несколько секунд форы.

Лезвие пошло в ход — глубоким разрезом по животу я быстро провел линию, потом еще одну. Страх сковывал движения, кровь полилась, как из крана, но надо было действовать, надо было нанести себе почти смертельное ранение, да такое, которое бы испугало даже этих бесчеловечных выродков. Сколько я успел сделать себе порезов на животе и на руках, я не знаю, ко мне подлетел конвоир. Я видел, как он боялся, вокруг было столько крови, а я продолжал акт самоуничтожения, а конвоир пытался меня остановить. Подоспела подмога, и меня скрутили. Я слышал их крики: «Сука! Гандон! А ты куда смотрел?». Все было как в тумане, мне стало настолько похер на происходящее, что я думал: «Будь, что будет».

Я вроде даже не получил удара сапогом.

Очнулся я в больнице. Первое, что я увидел — это свой зашитый и перевязанный живот, руки тоже были облачены в бинты. Руки и ноги были стянуты ремнями. Я оглянулся и увидел еще двух зеков «на лечении».

Помещение было небольшое, выглядело все подозрительно прилично — нет ни грязи, ни обшарпанностей. Я успел познакомиться с другими осужденными в моей камере-палате, прежде чем ко мне пришли посетители. Их было двое, врач и мусор. Врач осматривал меня, а мусор задавал вопросы, типа: «Нахер ты так сделал?», всяческие неявные угрозы и подобное. Я молчал.

Время тут было довольно скучным, но спокойным. Я услышал много историй об учреждении, из которого я так вовремя снялся.

Зеков обливали ледяной водой, без одежды выгоняли в прогулочный дворик в минус 20-30, ******* [били], морально издевались. К особенно дерзким применялись меры посерьезнее. Жуткие и реальные случаи. К примеру, в больнице лежал заключенный, которого изнасиловали черенком от лопаты, порвав все внутренности, он умер в больнице. Мусора там обращались к зекам словами а-ля «Эй, пидор!», а он посмел ответить им тем же.

О рэпе

Кай

Из нью-скула мне только Скриптонит нравятся, Фараон, и, пожалуй, Элджей. Это те из новой школы, кого хотя бы можно слушать. Они рвут. [Самое страшное] — это ребята со старой школы, которые пытаются залезть в новую, это ужас, топят сами себя.

Миша

У меня был кореш, с которым мы делали рэп на воле, и мы всегда боялись, что придет этот момент, когда появится новизна, вся эта хрень непонятная. Когда я сел в тюрьму, у меня не было ни телефона, ни телевизора первые полгода — только толпа зэков галдит целыми сутками. Потом мы с ним созвонились, он говорит: «Братан, то чего мы с тобой боялись — произошло». И потом мне удалось послушать песню Скриптонита на плохом телефоне на динамике, и меня прям оборвало — я думаю: «Ни хрена какая крутая музыка». Но больше из каких-то новых — в основном хрень какая-то происходит, все че-то понтуются, орут. <...> И очень плохо, что порталы тематические не пускают хорошую музыку, а только шляпу какую-то, и все эту шляпу хавают и хавают.

Ярослав

Та музыка, которая на данный момент котируется молодежью — я ее не понимаю. Года полтора назад, чуть-чуть до того, как меня посадили, все паблики постят Фараона, много кто слушает. Я думаю: «***** [черт], ну, наверное, нормально должно быть?». С кентом поставили в тачке, слушаем. И, ***** [черт], то ли у меня лыжи не едут, то ли я уже старый. Я просто не понимаю эту музыку. В моем понимани рэп — это обязательно текстовая нагрузка, смысл, это про улицу, все самое проблемное. Про любовь — тоже фигня, [а не рэп]. Рэп — это мусора, подставы, предатели, да даже если ты про девушку в рэпе говоришь, то она по-любому должна [изменять]. Ну, потому что это рэп! Более провинциальные слои населения больше это понимают, такую музыку. Я не знаю, проект Е.П.К.Т. — это, так-то, рискованный проект, потому что старая школа не особо котируется, но мы решили вот так сделать. Ну, не стрельнет да не стрельнет. Зато мы делаем правду, ничего не придумываем, у нас нет этой синтетики, в этих, ***** [черт], автотьюнах.

Редактор: Дмитрий Ткачев.