«Мусара ссут узников». Оксана Шалыгина рассказывает Адольфычу о французской тюрьме

Адольфыч. Оксана, поздравляю со свободой, и первый вопрос, конечно, будет — а за что тебя вообще закрыли?

Шалыгина. Спасибо! Закрыли, потому что по стечению обстоятельств я помогала Петру с технической поддержкой во время подготовки к акции. Полиция приехала через 30 секунд, я не успела уйти. Меня не должно было быть на месте во время акции, но приняли нас двоих.

Адольфыч. Ну поздравляю, ты теперь поджигательница домов, как Зоя Космодемьянская. Больше никого не было, местных каких-нибудь?

Шалыгина. Ага, типа того! Нет, все зассали. Поддерживали, а как дошло до дела, не пошли. Это обычная история.

Адольфыч. Так везде, да. ******* [били] вас поначалу в участке, до тюрьмы? И вы же не парле па, как объяснялись?

Шалыгина. В участке спокойно все было, они предельно корректно себя вели — по крайней мере, со мной. Петра по-другому задерживали. ********** [слегка ошеломленные] они были, это факт, на фоне властями же раздутой «террористической угрозы». Через пару-тройку часов появился переводчик

Адольфыч. То есть вас приняли за терров, бешенцев-террористов?

Петр Павленский и Оксана Шалыгина покинули Россию год назад после того, как актриса Театра.doc Анастасия Слонина заявила о сексуальном насилии со стороны художника. В начале мая Франция предоставила Павленскому убежище, позже стало известно, что СК, проверив заявление Слониной, отказал в возбуждении уголовного дела. 16 октября акционист поджег двери Банка Франции в Париже и был задержан; вместе с ним задержали и Шалыгину. Позже обоим предъявили обвинения по статье 322-6 Уголовного кодекса Франции: повреждение имущества с угрозой для людей с использованием опасных или легковоспламеняющихся веществ (максимальное наказание — до десяти лет лишения свободы и штраф до 150 тысяч евро). «Медиазона» подробно писала о том, что происходит с Павленским и его соратницей во французской тюрьме. В начале января Оксану Шалыгину выпустили на свободу.

Шалыгина. Если бы не художественное прошлое Петра, я уверена, раздули бы террористический акт, но не прокатило. Как видишь, мое имя нигде в прессе не упоминается, и группой мы себя никогда не называли. Художницей я тоже себя никогда не называла и не называю. Мы помогаем друг другу по возможности.

Адольфыч. Это потом, для искусствоведов, а мы сейчас, по сути, как на фронте — прицелился, выстрелил, попал. Теории места нет. Как думаешь, попали? А куда целились?

Шалыгина. Теория часто приводит к практике. Попали безусловно и безотносительно. Я пока не видела всего обьема критики, но по твоим словам понимаю, что попали точно в цель.

Адольфыч. Если ваша цель была подразнить российскую художественную ********* [ничтожную, внушающую лишь презрение публику], то не стоило и из дому выходить. Они себя раньше показали во всей красе со слонятиной. Скоро «Слава Путину!» будут хором петь, говнососы. Мы их, кстати, объявили нон грата в Украине, театр этот. Посмеют припереться — будем бить.

Шалыгина. Цель была открыть дверь в механику власти, но уже тут на месте, во франции. Иначе не поймешь, как устроен механизм управления, все скрыто за декорацией всеобщего благополучия. Они по беспределу идут конкретно. Вобще на все и на всех ***** [плевали]. Даже в россии дикой такого нет.

Это радует, что вы так настроены серьезно. Везде бы их так встречали. Жаль, в Москве нет таких друзей, как вы.

Адольфыч. Ну, в Москве мы б вряд ли что-то смогли бы сделать. В Киеве-то мы победили.

Шалыгина. В россии народу много, а людей нет, это факт.

Адольфыч. Просто время еще не пришло России. Когда придет, весь мир ****** [сильно удивится], как сто лет назад. Но мы отвлеклись. Вас сразу в суд поволокли или куда?

Шалыгина. Двое суток в участке, потом суд, уже в Сите — закрытый, по четыре месяца предварительного ареста.

Адольфыч. Закрытый это как? Без адвоката? Детьми интересовались? Мусора детей не хотели заполучить?

Шалыгина. Детей сразу друзья забрали и решали вопрос об их местонахождении на период вынужденного нашего отсутствия. Закрытый суд, это маленькая комнатка: секретарь, прокурор, судья, адвокат и я. Ну и мусар стоит, охраняет. По-тихому все и по-быстрому. Я же говорю, беспредел. И второй суд у меня был — там уже было в зале заседания. Три курицы сидело, охало, ахало, опять за образ жизни пробовали спрашивать. Решение о продлении ареста вынесли за три минуты.

Адвокат был, конечно, в этом плане все было соблюдено, как надо. Детей сразу забрали друзья, обычно их по семьям раскидывают, в нашем случае они остались вместе и в хорошей компании. Делали попытки, конечно, еще и детей забрать, но обошлось, никто ни на что не жаловался, обошлось. Наш образ жизни это отдельный вопрос — для мусаров, как красная тряпка для быка.

Адольфыч. Да, для любых мусоров — как красная тряпка, это понятно. Обыватель не любит активных ********** [чудаков, оригиналов]. Как звучит ваше обвинение?

Шалыгина. Уничтожение имущества при помощи взрывчатых веществ опасным для жизни способом.

Адольфыч. «Пожарники» у нас называлась. Сельская статья, в деревнях все друг друга жгут за малейшее. Тяжкая, кстати. А там?

Шалыгина. Здесь тоже тяжкая, до десяти лет. Но все-таки разница есть, смотря что поджигать.

Адольфыч. А кто документировал акцию? Они свалили?

Шалыгина. Все, кто снимал, остались пять человек и покорно мусарам отдали все, что наснимали.

Могли бы этого и не делать. В этом тоже французский менталитет проявляется, боязливо- покорный.

Адольфыч. Да ладно, французики — злые люди.

Шалыгина. Злые, но не в лицо, а за спиной.

Адольфыч. То есть фотки и видео у мусоров и больше ни у кого?

Шалыгина. Да, у мусаров все материалы есть. Скопировали и вернули. Потому увидим все, кто что слил в уголовном деле уже. Материалы уголовного дела — это часто неожиданное откровение про знакомых и не только.

Адольфыч. Скопировали и вернули? Вив ля Франс! Когда последнй раз Петра видела?

Шалыгина. Да, все вернули, когда к делу подшили.

На аппеляции, в ноябре, мельком видела. А так в участке последний раз, когда приняли нас. Потом нас разделили, и больше не пересекались; суды, транспорт и клетки — все отдельно. На сборке в тюрьме только слышала голос.

Адольфыч. А с ним что, ты в курсе? Адвокат ходит?

Шалыгина. Адвокат разрешен, нормальный, наш.

Петр после первого закрытого суда обьявил голодовку, чтобы восстановить нарушенный принцип гласности. Но желание власти на тот момент было спрятать нас подальше от всех, месяц была блокада полная, только адвокат мог приходить. Петр держал сухую голодовку 13 дней, требование было: открытый суд.

Адольфыч. Чем закончилось?

Шалыгина. Его на капельницу положили сначала, но он ее выдернул, кровью там все залил, после этого уже два дня на вязке лежал (в психиатрических клиниках вязкой называется фиксация пациента, которого привязывают к койке — МЗ), потом начал есть — какой уже смысл, поломали голодовку все равно. А так 13 дней держал. У него конфликт с мусаром тюремным был. Тот его заставить есть попытался, когда он только заехал. Петр дал отпор, так как на голодовке уже был. После этого его изолировали. То есть у него нет возможности общения с другими арестантами. Бреется даже с конвоем. Опасаются его.

Иллюстрация: Мария Толстова / Медиазона

Адольфыч. Так и сесть можно. Что сейчас, почему ты вышла, а он сидит?

Шалыгина. Ситуация сейчас такая. Одним из оснований для ареста было отсутствие официального места работы и адреса проживания, адрес нашего дома мы афишировать в полиции не очень хотели. В начале декабря друзья предложили мне снять квартиру, бумаги на которую можно было предъявить как постоянное место проживания. Для того, чтобы снять формальную причину содержания меня под стражей. Так и получилось. Для судьи этого оказалось достаточно, чтобы принять решение о моем освобождении. Ну и открытие выставки в саачи. Не знаю, что перевесило.

Петр для себя считает неприемлемым такой ход дел, он не хочет идти на уступки судебной и правоохранительной системе. Поэтому на него адвокат документы об освобождении судье не подавала. 18 февраля истекают четыре месяца предварительного ареста. Дальше будет видно.

Адольфыч. Что вам ломится? И кто потерпевший? Французская республика?

Шалыгина. По статье до 10 лет, но они, похоже, не жестят тут по срокам — за терроризм по пять лет получают и выходят через два года, логики у судебно-правовой системы нет. Это всем известно. Франция — не исключение. Банк даже не заявил себя как потерпевшего.

Адольфыч. Банку ***** [все равно]?

Шалыгина. Типа того, у них страховка все покрывает. В Париже это обычное дело, тут банки громят каждый день, и через день все как новенькое уже стоит.

Адольфыч. Давай про тюрьму поговорим. Как там устроено все? Кто сидит?

Шалыгина. Террористок типа Вари Карауловой — 50%, очень распространено это тут во франции. Обратный эффект от борьбы с терроризмом. Романтизируют террор.

Террористки строго в одиночках сидят.

Хаты максимум на четыре человека, в основном по двое сидят.

Адольфыч. То есть все на специзоляторах сидят, а больших хат, на восемь-пятнадцать-двадцать баб нет? Или вообще все — и мужики — в специзоляторах по двое?

Шалыгина. Нет, конечно, таких больших [камер] нет, и в мужской тоже все по двое, там мужских пять корпусов, а женский один, небольшой. Флери — знаменитая тюрьма, самая большая в округе, типа нашей бутырки или крестов. Там Жак Мерин сидел, кстати

Адольфыч. Х.з. кто это. Из французников знаю де Сада и Жана Жене.

Шалыгина. Фильм есть про него — Враг Государства номер 1, он как раз меня и вдохновил в этот раз, работал по-своему с банками всю жизнь, только грабил их. Его расстреляли мусара.

Адольфыч. Как кормят? Что курить?

Шалыгина. Кормят сносно, два раз в день, но можно покупать еду через магазин, курить — только через магазин. С воли вобще ничего кроме одежды и книг в мягких обложках нельзя. В библиотеке только пять книг на русском было.

Можно звонить, можно свидания.

Адольфыч. Звонить, свидания после признания или с первого дня?

Шалыгина. С первого дня. Бюрократия адовая, все только через бумажки. И вобще любой вопрос простой в тюрьме решается месяцами.

Адольфыч. Мусора деньги берут, или мороз и гестапо, как в Лефортово?

Шалыгина. Нет, денег вобще ни у кого нет на тюрьме наличных, все решается либо обменом, либо через покупки в магазине. Я мало пробыла, но думаю, да, надзор помогает, личные отношения нужны для этого хорошие. Ну и запрещенка, естественно, есть — телефоны, наркотики, как везде.

Адольфыч. У телок есть телефоны? В России нет у телок, сдают друг друга.

Шалыгина. Нет, тут не сдают, наоборот, я заметила, что солидарность большая среди арестанток: если прессуют кого-то, то вся тюрьма ходуном ходит.

Адольфыч. Межкамерная связь есть?

Шалыгина. Только голосом.

Адольфыч. Передать что-то из хаты в хату нереально? Или только через мусоров?

Шалыгина. Практически нереально, только через мусаров, но там мало адекватных.

Адольфыч. Лежать на шконке днем разрешается?

Шалыгина. В этом плане никаких запретов. Душа в камере нет, три раза в неделю можно мыться, душ на этаже. Но в мужских корпусах душ в хате. Чтобы минимизировать тесное общение в душевой — видимо, были проблемы, они их таким образом решили. Телевизор под потолком в камере, на французском все, естественно. Решеток нигде нет, окно огромное, двери с глазком. По тюрьме свободное передвижение, идешь одна в медпункт или в библиотеку, по выходным — только с конвоем.

Адольфыч. А как они так доверяют арестанткам?

Шалыгина. Там система типа круг (точка): там мусара, от него лучи — это продолы с хатами, куда б ни шел, проходишь через этот круг. Хаты всегда и у всех закрыты постоянно. То есть все продолы разбиты по блокам, и через каждый блок решетки. Автоматически открываются мусором, который сидит в точке. Также карточная система — у всех арестанток пластиковые карты с именем и личным номером. Тюремный паспорт.

Адольфыч. Надо записываться по проверке куда-нибудь идти?

Шалыгина. Они вызывают, если ты им нужна, а если тебе — пишешь заявление, отдаешь мусару. Утром заходят мусара в хату, посмотреть, все ли живы. Каждый день часа в два обыск окон и укромных мест в хате, ты выходишь, он заходит, смотрит. Смотрят через глазок раза три в день, не чаще.

Адольфыч. Камеры есть в хатах?

Шалыгина. Нет, камер нет, там мало камер вообще.

Работать не обязательно. Наоборот, желанно для многих. Очередь стоит, на всех мест не хватает.

Адольфыч. Что за работа?

Шалыгина. Разная — убирать, готовить, шить, продукты доставлять из магазина, белье стирать, хлеб развозить. Платят нормально по тюремным меркам, доходит до 400 евро в месяц, а на жизнь нужно 150. Можно нехило запастись на будущее.

Адольфыч. В магазине можно только на эти деньги отовариваться или на любые, если есть на счете?

Шалыгина. На любые со счета, звонить тоже на них.

Адольфыч. Первоходы и ранее судимые отделены?

Шалыгина. Нет, в этом плане все вместе. Отделены осужденные, отбывающие срок, у них отдельный корпус, и гуляют [они] отдельно от тех, кто под следствием. А так в основном общаются все на прогулке, два часа в день можно гулять.

Адольфыч. Как уживалась с сокамерницами?

Шалыгина. Мне вот, например, с соседкой не повезло, ******** [больную] привели на всю голову, слова вобще не воспринимала как решение наших с ней проблем. Пришлось веник об нее деревянный сломать, она сразу ломиться начала, и в тот же день ее перевели в другую хату. То есть так же, как и везде — решаешь сам сначала, потом мусара подключаются.

Адольфыч. Тебя наказали?

Шалыгина. Нет, мне ничего не было, только надзор за спиной обсуждал. Они знали, за что я, и особо не лезли ко мне.

Адольфыч. Что еще интересного видела?

Шалыгина. Мне за собой было интересно наблюдать, я же первый раз. Много новых мыслей про жизнь появилось. Из интересного — девушки по ночам, чтобы подзаработать, сексом по телефону занимаются с арестантами из мужской части, достаточно распространенное занятие в тюрьме.

Адольфыч. Узники друг над другом как-то издеваются? Или ссут мусоров?

Шалыгина. Скорее мусара ссут узников — очевидно, опасаются. Там девушки боевые сидят, периодически стены трясут. А между арестантками скорее солидарность и поддержка, единый фронт против зла. Конфликт всего один раз был за три месяца в моем крыле. Так мусора тихо сидели, даже не вмешивались. У меня правило такое было, никогда не здороваться с мусором тюремным — так вот, я его ни разу не нарушила. Потому что по-французски нет слова «здравствуйте», а есть «добрый день», а доброго дня мусору я желать не хотела, поэтому каждый раз было интересно наблюдать за реакцией, так как они от тебя требуют прямо это «здрасьте». Потом перестали со мной здороваться, так как знали, что я не отвечу. Но они обязаны это делать по инструкции.

Иллюстрация: Мария Толстова / Медиазона

Адольфыч. Кто к тебе на свидания ходил? Кроме адвоката?

Шалыгина. Как кто? Дети! Раз в неделю приходили.

Адольфыч. Сколько им сейчас? Они вообще в шоке были? Папа в тюрьме — это нормально, но мама...

Шалыгина. Семь и девять. Маленькие. Да, неожиданно было для нас всех, немного переживали. Письма мне писали, но они на удивление очень спокойно и даже с юмором отнеслись к ситуации, приходили веселые, дух мне поднимали. В тюрьме кажется, что они вообще еще малыши, но там все так преувеличенно воспринимаешь. Не знаю, как у мужчин.

Адольфыч. Мужчин в тюряге ранит даже кривое слово, часто убивают за слова, за базар. Ну или калечат. Как ты общалась с другими арестантками? Инглиш?

Шалыгина. Да, в основном, ну и по-французски тоже, он у меня значительно улучшился — телик на французском, вокруг только фрацузская речь. Я телевизор лет пятнадцать не смотрела. Оказалось, что там ничего не изменилось, хоть и не по-русски. Поняла еще, что в тюрьме страдать нельзя — только позитивный настрой и юмор, вот что спасало и помогало.

Адольфыч. Есть там форма одежды? Робы какие-нибудь оранжевые? Платки, как у наших?

Шалыгина. Как таковой формы нет, девушки все стараются выглядеть красиво и аккуратно — косметика, бриллианты, пирсинг, татуировки, кто что может себе позволить.

Адольфыч. То есть деньги нельзя, а драгоценности можно?

Шалыгина. Есть такая опция, магазин с воли, купить можно все, что хочешь, но ждать долго, и только если начальник одобрит. Если тебя приняли в драгоценностях, то их можно носить потом в тюрьме. Плюс разные правила для осужденных и подследственных. Разные возможности по быту.

Адольфыч. Кто нелегальное держит в тюрьме? Наркотиком кто торгует?

Шалыгина. Я не знаю, чем мое следствие закончится, поэтому воздержусь от комментариев про запрещенку.

Адольфыч. Окей, я про то, есть там своя мафия какая-то, блатные, масти?

Шалыгина. Нет, такого понятия, как блатные, нет, но есть те, через которых все идет, хотя ходят на работу [они] так же, как все остальные. Так что блатными их не назовешь в нашем понимании.

Адольфыч. Но они все друг за друга по любому вопросу? Своя организация?

Шалыгина. Ну да, типа того. Но все равно как бы каждый сам за себя. Явно есть лидеры — те, кто сидит больше двух лет под следствием. Национальной вражды нет. Обьединяются по национальному принципу и по статьям. Например, террористки в основном вместе тусуют.

Адольфыч. Ты с террористками тусовала или с кем?

Шалыгина. Нет, с террористками неинтересно было.

Адольфыч. Тупые?

Шалыгина. Простые, да.

Адольфыч. Профессиональные есть преступницы?

Шалыгина. Да, очень много, наследственные даже. Арабки, румынки, испанки, бразильянки. Француженок там раз, два и обчелся.

Адольфыч. Местные честные?

Шалыгина. Я же говорю, местные — ссыкуны, вымирающий вид. Но тебе надо в Париж попасть, чтобы понять, что местных процентов тридцать пять осталось. От франции и французов прошлого остался только французский язык!

Адольфыч. А есть поборы? Типа купи со своего счета для «тех, у кого ничего нет»?

Шалыгина. Нет, доминации и такого прессинга нет.

Адольфыч. Мусора мужики или бабы?

Шалыгина. На женском только бабы. Надзор молодой весь, многие выглядят, как мужики.

Адольфыч. Сами себе не доверяют. Ну а че, молодые раскачанные кобылы в форме. Мечта извращенца. В общем, дороги, которые нас выбирают.

Шалыгина. Точно!

Адольфыч. Беременным какие-нибудь скидки есть?

Шалыгина. Да, есть скидки. Если тебя сильно ******** [изобьют], могут выпустить, или если дурку врубишь — тоже. Они не хотят проблем и неадеквата. Беременные сидят вместе со всеми. Некоторых даже селят в курящие камеры, то есть им настолько ***** [все равно].

Адольфыч. Это адвокат все решает? Дорого стоит?

Шалыгина. Мы не платим, но дорого, судя по разговорам.

Адольфыч. Ну хорошо, про тюрягу понятно более-менее. Давай про акцию. Я для себя понять хочу и желательно попроще. Здесь «художественная общественность», даже те, кто кое-как себя сдерживал во время дела слонятины, порвались именно после банка — самоповтор, промахнулся Петя и так далее.

Шалыгина. Я за Петра говорить не буду. Он сам скажет, какие смыслы вкладывал в акцию. Хотя есть текст к акции, где все предельно ясно написано.

Но на мой взгляд, Банк — это источник власти. Если в россии это фсб, то во франции это банк. С местным полицейским террором ты в жизни можешь и не столкнуться, а с банком сталкиваются все. Банк держит за яйца всех, попробуешь рыпнуться — потеряешь все. И именно этот страх потерять все и держит людей в состоянии испуганной покорности. Банк —это олицетворение страха за будущее, за возможную потерю мнимого комфорта. Сравнивать акцию Угроза и акцию Освещение можно только в контексте огня как инструмента для работы художника. Мы же не говорим, что тот, кто рисует картины маслом, повторяется, а смотрим на символизм, на заложенный в работу смысл.

Адольфыч. Вы выпустили огонь на то, что кажется вам средоточием власти. Петя говорил мне, что он ищет, нащупывает источник истинной власти и с ним оперирует. Идет к этому источнику.

Шалыгина. Я все-таки хочу пояснить. Нет никаких мы. Есть Петр — художник, и есть я, глава издательского дома «Политическая пропаганда». Как Петр помогает мне в моем деле, так я по возможности помогаю ему в технических вопросах. Как и было с банком франции. Банк франции для меня — это символ новой тюрьмы, на месте разрушенной старой тюрьмы, где срок у всех пожизненный.

Адольфыч. Ясно. Но вы недолго были во франции, чтобы понять, какие там отношения банка с населением. Думаю, у вас и счетов нигде нет. Это из наблюдений, из доктрины какой-то или из книг вы взяли?

Шалыгина. Нет, конечно, мы себя от этого бережем. Были достаточно, чтобы понять из наблюдений. И не только про французов, весь мир так живет. Пожизненно в долгу.

Адольфыч. Это дискурс антиглобалистов, коммунистов, нацистов. Вы были далеки от этого в России. Что случилось во Франции?

Шалыгина. Петр всегда говорит, что он работает с тем политическим контекстом, в котором живет.

И в этой акции очень много пересечений именно с россией. Со столетием русской революции.

Но точно не коммунисты, мы к красным себя никогда не причисляли.

Адольфыч. Сейчас все сильно поменялось, коричневые почти неотличимы от красных, мы все это можем в Украине наблюдать, у нас нет особого гостеррора, и движ пока свободный. Рамки сдвинулись — антисистемщик и антиглобалист может спокойно надрачивать на Дедушку (в ультраправой субкультуре так называют Адольфа Гитлера — МЗ), или анархисты на Бандеру, который сразу бы их на гилляку, если бы поймал. Как вы поняли? Где этап, после которого решили делать, зная, что уже делали круче и страшнее? Банк это банк, а ФСБ это ужас и смерть поколений.

Шалыгина. Ну, то, что у вас все смешалось — это говорит только о процессе становления из хаоса. А если про этапы, то многие говорили, что Красную площадь уже не переплюнуть. Поэтому не будем поддаваться панике от слов кучки пидарасов. Никогда не знаешь, как оно повернется завтра. Всем привет и Удачи!

Названия России, Франции, акций «Угроза» и «Освещение», художественной галереи Saatchi, ФСБ и фильма «Враг государства №1» приводятся в авторском написании участников беседы.