«У меня плохой осадок остался от этого». Дело об убийстве Немцова глазами присяжных
Иллюстрация: Мария Толстова / Медиазона
Бывшие присяжные по делу об убийстве Бориса Немцова рассказали «Медиазоне», как шел процесс в Московском окружном военном суде, чем гособвинитель Мария Семененко заслужила прозвище «очаровательный бульдозер» и за что из коллегии исключали их излишне вдумчивых товарищей.
«Лучше на эту тему я с вами беседовать не буду. Проблем себе зарабатывать не стоит», — такими словами объяснил свой отказ общаться с журналистами один из присяжных по делу об убийстве Немцова, пенсионер МВД с высшим юридическим образованием.
Адвокат Вадим Прохоров рассказывал, что «отбор присяжных проводился тяжело, по разным поводам они брали самоотводы». Собрать коллегию Московский окружной военный суд смог лишь 28 сентября 2016 года. Это была вторая попытка: в первый раз 45 человек из 59 пришедших на отбор взяли самоотвод. Второй раз пришли 84 кандидата, из которых удалось отобрать коллегию — в нее вошли 22 человека (12 основных присяжных и 10 запасных).
Процесс длился девять месяцев, за это время коллегию покинули девять человек — пятеро вышли по личным обстоятельствам, а четверых присяжных удалил судья. 29 июня присяжные вынесли свой вердикт — всех пятерых подсудимых признали виновными и не заслуживающими снисхождения.
Коллегию набирали с территории всего Московского военного округа, поэтому в ней оказались жители не только Московской, но и других областей центральной России. Среди них люди в возрасте от 33 до 60 лет, в том числе несколько пенсионеров, два библиотекаря, два инженера, два электрика, соцработник и режиссер. Двое присяжных раньше участвовали в муниципальных выборах в своих регионах, еще двое — члены партии «Единая Россия». В дни заседаний, которые обычно проходили со вторника по четверг, иногородние присяжные останавливались в гостинице «Измайлово», когда в процессе наступали перерывы, они возвращались домой.
«Медиазона» связалась с тремя бывшими присяжными, двое из которых покинули коллегию до вердикта, а одна дошла до конца, и узнала, какие впечатления остались у них от этого долгого суда и что они думают о вынесенном вердикте.
Отбор присяжных. «Адвокаты действовали очень жестко»
Кандидаты, которые 28 сентября приехали в суд, до последнего момента не знали, на какой процесс их пригласили. Только в зале судья Юрий Житников объяснил им, что рассматриваться будет дело об убийстве Немцова. Узнав об этом, многие кандидаты под тем или иным предлогом взяли самоотвод. Владимир Огуенко, 37-летний ученый-химик из подмосковной Коломны, рассказывает, почему он решил остаться в коллегии: «Работа — она и есть работа, идет и идет, надоедает одно и то же. А здесь все вообще абсолютно новое, такое редко когда может получиться. В основном, конечно, большинство людей поехали, чтобы как-то отвлечься от обыденности. Это мое мнение».
Не было сомнений и у московской пенсионерки, 56-летней Ларисы Орешниковой: «Это же дело Немцова все-таки. Мне было интересно, поэтому и пошла».
«Сначала судья задает общие вопросы: есть ли, например, юристы или сотрудники ФСБ? Им по закону нельзя. Если я, например, адвокат, судья скажет: "Ну, до свидания, спасибо, что пришли"», — вспоминает Огуенко.
13 июля, после обвинительного вердикта присяжных, Московский окружной военный суд приговорил Дадаева к 20 годам колонии, Анзора Губашева — к 19 годам, его младшего брата Шадида — к 16 годам, Эскерханова — к 14-ти, а Бахаева — к 11-ти.
По версии следствия, 27 февраля 2015 года Дадаев застрелил Немцова на Большом Москворецком мосту; Анзор Губашев на своей машине подобрал Дадаева после убийства, а до этого следил за политиком; его младший брат Шадид собирал информацию о Немцове в интернете, а после убийства помогал соучастникам преступления скрыться. Темирлан Эскерханов, утверждали прокуроры, перевозил сообщников на автомобиле Mercedes, оформленном на имя Руслана Мухудинова; Эскерханов тоже собирал информацию в интернете и помогал другим членам группы скрыться. Хамзата Бахаева обвиняли в перевозке соучастников на своей Lada Priora, сборе информации, предоставлении жилья соучастникам преступления и помощи в их отъезде из Москвы.
Нередко упоминавшийся в суде Руслан Геремеев — экс-офицер чеченского батальона внутренних войск «Север», который служил вместе с Зауром Дадаевым. Адвокат семьи Немцова Вадим Прохоров называл Геремеева настоящим организатором убийства. При этом СК объявил в розыск как подозреваемого в организации убийства только личного водителя Геремеева — Руслана Мухудинова.
Во время отбора у каждого подсудимого было право на один мотивированный и один немотивированный отвод кандидата. Владимиру Огуенко запомнился «дурацкий вопрос» адвокатов о том, привлекались ли кандидаты к административной ответственности: «Там почти все руки подняли. У кого-то штраф, у кого-то еще чего-то. Довольно бессмысленный был вопрос».
Бывший преподаватель кафедры истории древнего мира и средних веков истфака Ивановского государственного университета, 60-летняя Александра Карасева вспоминает, что во время отбора себя «не очень продуманно вели с присяжными» адвокаты Заурбек Садаханов и Анна Бюрчиева: «Они на первом отборе действовали очень жестко и буквально давили людей, что вызывало протест. Они задавали вопросы очень резким тоном, враждебным, давящим. Например, со мной. Меня они отводили, потому что до того я была присяжной дважды. Они спрашивали, какой был вынесен вердикт. Я сказала, что вердикт был вынесен, что виновны, но признали не по всем пунктам виновными. Вердикт был вынесен справедливый, мы всей коллегией отработали добросовестно и ответственно. Получалось, что адвокаты ставили мне в вину объективность и беспристрастность, что сильно задело».
Карасева была присяжной в 2004 году в Ивановской области, а в 2013 году — на выездном заседании Московского окружного военного суда в Нижнем Новгороде.
«Там были и другого рода вопросы к другим кандидатам в присяжные относительно их взглядов, — продолжает она. — Причем вопросы были чисто провокационные, например, как вы относитесь к лицам кавказской национальности. Сама манера обращения была предельно жесткой. И когда в судебном процессе адвокат Бюрчиева пыталась выглядеть белой и пушистой и наладить с присяжными эмоциональный контакт, впечатления о ее поведении на отборе перебивали эти попытки».
Сами подсудимые, по словам Владимира Огуенко, активного участия в отборе не принимали, во всем соглашаясь со своими защитниками.
В зале суда, где рассматривалось дело Немцова, 20 стульев для присяжных; редко коллегия оказывается больше (а в основной коллегии не может быть меньше 12 заседателей). На этот раз судья Житников решил добавить еще двух человек, рассказывает Огуенко, который стал присяжным №22. Первое время для двух человек даже приходилось ставить дополнительную скамейку. «Судья как в воду глядел, потому что в итоге нас осталось 13, а было бы 11 — и все, — замечает присяжный. — Так что все правильно было. Я думаю, он изначально представлял, что все это довольно длительно и непросто будет».
Попавшие в коллегию присяжные в зале суда торжественно поклялись «разрешать уголовное дело по своему внутреннему убеждению и совести, не оправдывая виновного и не осуждая невиновного, как подобает свободному гражданину и справедливому человеку». Во время специального собрания с них взяли расписки о неразглашении сведений, касающихся мер охраны, других членов коллегии, и о соблюдении тайны совещательной комнаты. «Расписывались мы несколько раз, в сумме, наверное, штук десять разных бумажек подписал», — вспоминает Владимир Огуенко.
«Все три раза моего участия в коллегии присяжных на специальном собрании после отбора помощники судьи разъясняли присяжным правила поведения (не обсуждать обстоятельства дела даже с членами семьи, между собой не обсуждать вопросы будущего вердикта, например, виновности или невиновности подсудимых)», — рассказывает Александра Карасева.
Быт присяжных. «У нас там чайник, СВЧ-печь, кофе»
Присяжные из Москвы ездили в суд из дома, иногородние, которым приходилось добираться до города на поезде или автобусе, жили в гостинице «Измайлово». Их забирали на автобусе прямо из гостиницы, присяжных-москвичей встречали у метро (хотя первый месяц они добирались до суда сами).
«Мы сами добирались своим ходом [до Москвы], — рассказывает Карасева. — Мы жили в одной гостинице. Нас возили в суд и из суда. Нас проинструктировали, как надо себя вести, в соцсетях у меня активности не было, фотографий моих не было, вела я себя аккуратно».
Днем во время перерывов присяжных иногда возили в кафе или столовую, но не всегда было известно, сколько продлится объявленный судьей перерыв, 15 минут или полтора часа, говорит Огуенко. «В начале нас в столовую водили, потом нам не понравилось там. Другая столовая — дороговата. И все стали брать с собой перекусить. А так у нас там чайник, как полагается, СВЧ-печь. Сами все принесем, чай, кофе, кто хочет. В общем сидишь, как в офисе, только нельзя выходить», — делится впечатлениями Людмила Орешникова.
По закону за каждый день работы в суде присяжному выплачивают «компенсационное вознаграждение», которое составляет половину должностного оклада судьи за день. Если средний заработок присяжного выше, то выплачивают эту сумму. «Просто там каждодневное вознаграждение за то, что заседаешь. Приезжим оплачивали проезд, гостиницу, питание. Все это оплачивалось. То есть все исполняли свой гражданский долг, но не за так», — говорит пенсионерка Орешникова.
«Если ты работаешь, то должен привезти трудовую книжку и справку 2-НДФЛ за предыдущий год, — рассказывает Огуенко, — они из этого года считают, сколько денег ты получаешь, и каждые сутки, пока ты в суде, эту сумму тебе они в виде вознаграждения платят». На работе за эти дни присяжный зарплату не получает, а в документах указывается, что он исполняет общественные обязательства. «Я для отчетности каждую неделю привозил справку из суда, что в такие-то дни выполнял обязанности присяжного заседателя, и все», — уточняет он.
По словам Огуенко, каких-либо конфликтов между присяжными не возникало: «Люди уже более-менее взрослые и в коллективе умеют себя вести. Ну, было периодически, кто-то чашку не помыл, но это мелочь на самом деле».
Судья Житников часто просил присяжных выйти из зала, когда стороны обсуждали процессуальные вопросы, например, о том, стоит ли исключить из материалов дела то или иное доказательство или назначить дополнительную экспертизу. Иногда обсуждения затягивались на несколько часов, это время присяжные проводили в своей комнате. Уставая от ожидания, они читали книги, смотрели фильмы, обсуждали последние новости и планы на выходные, московское благоустройство и поведение приставов, журналистов, конвойной собаки и военного прокурора Антуана Богданова, который однажды задремал в суде.
«Ничего особо не делали, газеты читали, я там по работе делами занимался, кто-то в телефоне музыку слушал, — вспоминает Огуенко. — А чего еще там делать? Ну, курить ходили».
Затянувшийся процесс. «Одно и то же талдычут»
Присяжным обещали, что процесс займет пару месяцев, а он затянулся до середины лета. «Изначально сказали: ну, до Нового года стопудово, — вспоминает Огуенко. — В крайнем случае, после праздников все закончится. А потом вот это пошло — каждый месяц на месяц продлевается. Если бы изначально сказали, что это до июля, я больше чем уверен, все бы сразу разбежались в ужасе. А так они тихой сапой, и вроде уже и бросать не хочется, уже и самому интересно». «Сложно было, потому что все-таки нам сразу говорили про три-четыре месяца. Многие устали», — соглашается Орешникова.
Оба заседателя остались недовольны бесконечными повторами доказательств и долгими перерывами. «Проблема была в том, что одно и то же, — говорит Огуенко. — Ну елки-палки, ну вот они сказали, я услышал. Все. Записал, если что-то важно. А чего они десять раз одно и то же повторяют? Что-то это изменит? Для меня нет. Я просто не люблю, когда мне одно и то же талдычут, хотя и так все понятно».
В суде присяжные сидели с тетрадями, в которых постоянно делали пометки. Старались записывать «телефонные звонки, кто где перемещался, во сколько», вспоминает Орешникова. Огуенко замечает, что «под конец, когда началось все опять по очередному кругу», он перестал записывать.
«Это все затягивается, в общем. Раз затягивается, вызывает это только раздражение. Не знаю, зачем они так делали, и та, и другая сторона. Могли бы они это и ускорить. Ну, за два месяца, может быть, и нет — до января бы не успели, но до весны бы точно могли», — уверен Огуенко.
«[Гособвинитель] Мария Эдуардовна [Семененко], конечно, нам нравилась, но у ней очень много повторяющихся [моментов], которые мы уже знали, — соглашается Орешникова. — Иногда как начнет это читать все! Мы это все уже запомнили, у нас это все есть, ну, это, наверное, такая тактика. Мы сидели и спали. Потому что очень тяжело, мы в 10 утра встречалися, пол-одиннадцатого приезжали и сидели до пяти-шести. Очень тяжело было. Выходили мало. В совещательной комнате сидишь, потом выйдем — и мы это все уже слышали».
Владимир Огуенко, в свою очередь, не может понять, зачем данные биллинга показывали сначала на экране с проектора, а потом – персонально каждому присяжному: «Ну, если этот биллинг, он уже в деле сшит, он уже подписан, дело скомплектовано, значит, его уже проверяли, значит, там не вранье. Ну зачем каждому надо сидеть и эти циферки разглядывать вручную? Ну это какая-то тоже глупость».
Часто процесс затягивался из-за проблем с техникой — проектором и ноутбуками — которую не могли включить то прокуроры, то адвокаты, замечает он: «Вообще, техническое обеспечение этого зала суда оставляет желать лучшего. У меня на работе, наверное, на порядок лучше. Тут как-то все через одно место, я честно не понимаю, почему».
Работа обвинения. «Семененко исподволь компрометировала Немцова»
Людмила Орешникова: «Прокурор, конечно, молодец. Она вот прям как свою линию, так... Вот так. Молодец. Она очень опытная, она молодец. И судья тоже молодец. Мне кажется, он там все справедливо говорил. Хоть адвокаты и говорят: вот нам вы вообще не давали говорить. Судья же поближе к прокурору, они вместе работают, ну может ма-а-аленькую какую-то поблажку давал побольше. А так вообще молодец, мне лично понравился».
Владимир Огуенко: «На мой взгляд, конечно, лучше всех там был товарищ Вадим Прохоров, его было и слушать приятно, и как-то толково он все объяснял. Ну, потом, конечно, прокурор — это да-а-а… где-то я прочитал ее сравнение — "красивый бульдозер" (на самом деле «очаровательный» — МЗ), как-то так. Ка-а-ак вот начала — и все».
Александра Карасева: «Мария Семененко с первого дня вела себя очень грамотно: продуманный макияж, прическа, жесты, скромные украшения; постоянное объединение себя с присяжными (фразы типа "мы с вами видели", "но мы-то с вами знаем"); задушевная манера общения при демонстрации документов (понижение голоса, доверительные интонации, прямой контакт глазами, комментарий для конкретного присяжного, вопрос о его здоровье). Полагаю, что в судебных заседаниях было видно, что некоторые присяжные, не имевшие опыта участия в судебных процессах, принимали на веру доказательства обвинения и смотрели на адвокатов глазами Марии Эдуардовны, принимали допускаемые ею нарушения норм УПК как должное, более того, как доказательство ее мастерства и лузерства адвокатов.
Судья, пусть и осторожно, но подыгрывал обвинению, ставя адвокатов в худшие условия. Например, Семененко представляла доказательства свободно и так, как хотела. Судья отклонял ходатайства адвокатов об исследовании доказательств на том основании, что на этом этапе их представляет обвинение. Но когда адвокаты начали представлять свои доказательства, Семененко не дала им возможности представить доказательства по их плану. Она постоянно перебивала адвокатов, отпускала реплики, говорила одновременно с ними, а на каждое существенное доказательство заявляла ходатайства об исследовании своих доказательств, которые судья удовлетворял. В результате позиция адвокатов представлялась кусками и перебивалась доказательствами обвинения.
Обвинение смогло представить факты, дискредитирующие подсудимых, которые вообще представлять не должно было, потому что в фабулу обвинения это не входило. Те же фотографии, на которых Дадаев, по-моему, и Губашев курят анашу. Обвинение представило документы, которые дают основание предполагать, что эти обвиняемые не случайно были подобраны заказчиками — они явно участвовали в каких-то разборках, крышевании. Это определенным образом характеризовало обвиняемых, того же Эскерханова. Ну, не доказало обвинение, что он участвовал в слежке, но координатором вполне мог быть. То есть обвинение воспользовалось всеми возможностями и даже нарушило закон, создав негативный образ подсудимых. Судья это не пресекал. А позитивного образа создать защите не удалось.
Убийство Немцова было представлено как убийство частного характера. Это определило восприятие события теми присяжными, кто живет обыденной жизнью и не особенно "интересуется политикой". Семененко — великолепный психолог, она исподволь компрометировала Немцова. На присяжных из провинции произвела впечатление сумма на чеке из "Боско-кафе", потраченная Немцовым на легкий ужин с Дурицкой — 12 500 рублей (это средняя месячная зарплата в провинции, а у бюджетников даже меньше). В результате присяжные не были мотивированы на проверку доказательства мотивов убийства, заявленных обвинением, не считали этот вопрос принципиальным. Немцов сам был хорош, поэтому почему бы не принять убийство из корыстных побуждений?
Сравнивая поведение судьи и сторон дела с двумя предыдущими процессами, [где я была присяжной], я увидела обвинительный уклон. Обвинение на момент моего исключения из коллегии доказало факт создания ОПГ и участия в подготовке убийства Дадаева, Анзора Губашева, Темирлана Эскерханова, но не убедило в том, что убийство было совершено исключительно по корыстному мотиву и было личным делом обвиняемых».
Подсудимые. «Было видно, как они противоречат себе»
Обвиняемые слишком мало рассказывали о себе и часто не отвечали на вопросы обвинения, сетует Лариса Орешникова: «Когда подсудимых спрашивали, нам интересно было, что они ответят. Но они мало что отвечали, и для них это очень плохо. Например, прокурор задавал им вопросы, а они: "Нет, мы не будем отвечать". Это очень повлияло».
«Немножко неправильно они себя вели, для человеческого восприятия лучше было бы выгораживаться. Ну, вот они сами себе поэтому такой и приговор [заработали]», — добавляет она.
Владимир Огуенко отмечает, что Заур Дадаев оказался неожиданно хорошо подготовлен: «Вообще молодец, конечно. Я был удивлен, он так и дело свое наизусть знает, периодически и адвокату говорил, что спросить. Остальные — ну, Шадида, конечно, периодически начинало заносить, поэтому-то его и удалили в первый раз. А остальные чего — довольно молчаливы, сидят, слушают, потому от них-то уже ничего не зависит. Ну, последнее слово я не видел, читал только, но что они там могут сказать? Все в принципе правильно сказали».
«Подсудимым в этом процессе было труднее, — говорит Александра Карасева, — у них наверняка были какие-то договоренности: об этом говорим, об этом мы не говорим. И так как от многого надо было уходить, подсудимые себя защитить не могли. Это создавало у присяжных негативную оценку подсудимых, потому что было видно, как они противоречат себе и откровенно сообщают дезинформацию».
По мнению Карасевой, обвинению удалось доказать в суде причастность к преступлению Заура Дадаева, Анзора Губашева и Темирлана Эскерханова: «Мнение мое сложилось. Я не видела всех доказательств после марта, только видео первых показаний Дадаева и Анзора Губашева, фото и сканы документов в интернете и репортажи из зала суда. Но того, что [представили] до 1 марта, было достаточно. По крайней мере трое, я считаю, участвовали в организации убийства. У меня сомнения по Бахаеву. Шадид Губашев, да, был перевозчиком и встретил Беслана Шаванова, был втянут в дела этой группы. Но вопрос — насколько это все было осознанно?».
Александра Карасева уверена, что на присяжных произвел впечатление инцидент с Хамзатом Бахаевым в апреле. Тогда прокурор Семененко сказала, что подсудимый угрожал ей жестом — провел ладонью по горлу. «Я это видела сама, а потом другие присяжные на мой вопрос, что это значило, подтвердили, что этот жест был не случайным, он адресовался прокурору», — говорит Карасева. Присяжная Орешникова вспоминает, что смотрела на подсудимого в тот момент, когда он убирал руку от лица, но однозначно трактовать его жест не может. Огуенко этого жеста не видел, только потом слышал обсуждение среди присяжных.
«С этого дня отношение к Бахаеву начало меняться на глазах», — отмечает Карасева. Выступая в суде, говорит она, обвиняемые только ухудшили свое положение и «сами себя подставляли, работая на стереотип диких злобных чеченцев, презирающих окружающих».
Сомнительные доказательства. «Как-то неправдоподобно это»
Лариса Орешникова говорит, что после девяти месяцев судебных заседаний у нее так и не сложилась четкая картина преступления. «Потому что в начале мы, например, слушаем прокурора — у нас такое мнение. Потом прения когда начались, адвокат говорит. Не знаешь, кому верить».
Присяжные вспоминают некоторые доказательства, которые вызвали у них особенно сильные сомнения. К примеру, свидетель Артем Трапезин, представившийся менеджером салона «Автолайн», в суде говорил, что 20 октября 2014 года продал Зауру Дадаеву машину ZAZ Chance, на которой потом следили за Немцовым. Защита утверждала, что в тот день Дадаев был в Чечне.
«Трапезин, мне кажется, какой-то лгунишка. Потому что он одно говорил, потом другое», — вспоминает Орешникова. Огуенко тоже не поверил ему: «Вначале этот Трапезин довольно интересно выступал, а потом сник. Когда его адвокаты начали мурыжить вопросами, на него довольно грустно было смотреть».
У Орешниковой вызвали сомнения показания домработницы Зарины Исоевой («На записях ничего не видно — а она все знает. Как-то неправдоподобно это было»), а у Огуенко — свидетеля Евгения Молодых, который шел по мосту за Немцовым и его спутницей Дурицкой и якобы запомнил щетину на лице отбегавшего Дадаева. «Шел хрен знает где, темно, ничего не видно, а тут весь такой… Память у него, как у Шерлока Холмса, что ли? — удивляется присяжный. — Честно, я бы вообще ничего не увидел. За сто метров? Ну не знаю, странно».
Он находит странным, что в деле нет четкого видео с места убийства, только плохого качества запись камеры ТВЦ: «Чего, у нас на Кремле ни одной камеры нет? Потом они говорили, что это муляжи, потом, что информации нету, в общем, тоже ничего непонятно. Вопрос подвис в воздухе».
Сомнения у него вызывают и микрочастицы следов выстрела, найденные на теле служившего во внутренних войсках Заура Дадаева («не совсем понятно, как они эту экспертизу проводили»), и патроны, которые нашли в доме его матери в Малгобеке («это какая-то чепуха»). Мотив — убийство по найму — его тоже не убедил. «Про него, собственно, и не было [ничего сказано в суде], — замечает Огуенко.— Когда начинали Гудков или Яшин про политику, судья сразу это прекращал. Если адвокаты про Charlie Hebdo начинали, тоже. А деньги… купить квартиру за 19 миллионов, а потом на шестерых 15 миллионов [делить]? Еще машина Mercedes за три миллиона? Если все подсчитать, там и 15 миллионов не очень гигантская сумма».
Наиболее убедительными доказательствами для него были следы ДНК Дадаева и Губашевых в следившем за политиком ZAZ Chance и тот факт, что они уехали из Москвы почти сразу же после убийства.
«Тут все эти доказательства можно и так трактовать, и так, — говорит присяжный. — Два года они что-то исследовали-исследовали, Следственный комитет, а в итоге все на каких-то номерах. Вообще, конечно, убийство это, конечно, какое-то очень… странное».
Присяжные уходят. «Несколько человек просто-напросто слили»
За девять месяцев процесса из 22 заседателей в коллегии осталось только 13 человек. Присяжная №6 написала заявление о том, что не может участвовать в заседаниях «по семейным обстоятельствам», еще 11 ноября; 12 января такое же заявление подала присяжная №4. Это было ожидаемо и не вызвало никакого удивления, говорят бывшие участники коллегии; женщины торопились вернуться к работе и детям.
1 марта судья исключил из коллегии Александру Карасеву — из-за того, что в ноябре 2016 года она была представителем в суде по трудовому спору в Ивановской области. Это стало неожиданностью для всех, говорит Владимир Огуенко. Орешникова вспоминает, что удаленная присяжная очень внимательно следила за делом: «У нее были исписаны две тетради. У нас по полтетради, а у нее уже две исписаны».
Карасева рассказывает, что это был трудовой спор о незаконном увольнении преподавателей, которым она занималась как член профсоюза «Университетская солидарность». «О том, что я была представителем в суде по трудовым спорам в 2015-2016 годах, я сообщила при отборе в коллегию присяжных, секретом это не было изначально», — говорит она.
«Это был скорее формальный предлог для удаления», — уверена Карасева. По ее словам, в ноябре–апреле по просьбе прокуратуры подразделение МВД провело дополнительную проверку присяжных, которых попросили заполнить расширенную анкету, но «результаты проверки были применены к присяжным избирательно».
Карасева предполагает, что ее удаление может быть связано с тем, что она трижды попросила судью показать детализацию переговоров Тамерлана Эскерханова. «Эту детализацию представила его адвокат Анна Бюрчиева. Мы ее смотрели мельком. Когда встал вопрос, работал ли Эскерханов на [Романа] Гурария (в суде Эскерханов говорил, что служил водителем у этого "золотого мальчика" — МЗ) и занимало ли у него это весь день, встал вопрос о том, что он выезжал за пределы Москвы в Ростовскую область, я просила посмотреть детализацию именно за эти дни, чтобы выяснить контакты с [Русланом] Геремеевым и [Русланом] Мухудиновым. Причем в записках в суде я указывала лиц, разговоры с которыми меня интересовали», — поясняет она.
Во время заседания судья Житников попросил ее «прояснить мотивы» вопроса, вспоминает Карасева: «Я вынуждена была встать, объяснить. Судья никакого решения не принял, детализацию не предоставил». «Учитывая то, что суд всячески уходил от оценки убийства как политического, от мотивов помимо коммерческих и от связей с Геремеевым, я думаю, что это нежелательно было в первую очередь для обвинения», — предполагает она.
«Я пять месяцев ездила два раза в неделю из Иваново в Москву, из Москвы в Иваново. Это работа. Когда сидишь на судебном заседании, не просто отсиживаешь, а сидишь и анализируешь. Конечно, мне хотелось дойти до конца», — сожалеет Карасева. Она вспоминает, что во время оформления документов после исключения из коллегии ей «открытым текстом дали понять, что в случае нарушения обязательств подписок о неразглашении меня при желании могут привлечь не только по прописанным в подписках статьям УК, но и за воспрепятствование правосудию, а также "организовать" дело за получение взятки или мошенничество».
Через месяц, 28 марта, старшина коллегии Владимир Приемский попросил суд освободить его от обязанностей присяжного. За пять дней до этого он рассказал в суде, что в метро с ним попытался заговорить о деле мужчина, который назвал себя родственником Хамзата Бахаева; присяжный уверял, что это не повлияет на его объективность. Остальные члены коллегии восприняли рассказ о встрече в метро с некоторым удивлением и скепсисом, но его уход с этим случаем не связывают — старшина предупреждал, что может уйти, если ему предложат выгодную работу.
25 мая самоотвод взял и Владимир Огуенко — он говорит, что не мог больше пропускать работу из-за затянувшегося суда: «У меня работа, диссертация, и вот с этой диссертацией мне надо было в мае успеть. Но все равно не успел, надо было на неделю раньше бы уйти. Пришлось на сентябрь переносить. В общем, рабочий такой момент, заговора никакого нет».
В тот же день судья Житников рассказал о поступившей ему анонимной жалобе на присяжную Елену Бидюк, которая якобы делится своим мнением с другими присяжными и рассуждает, кто виноват в убийстве Немцова. «Ну мы все обсуждаем этот вопрос, не только я одна», — заметила Бидюк, но была исключена из коллегии.
«Я вообще не понял, что это за прикол. Что мы тогда там должны обсуждать?» — недоумевает Владимир Огуенко. Людмила Орешникова говорит, что присяжных инструктировали: они могут обсуждать между собой услышанное в суде, но не должны высказывать свое мнение в пользу защиты или обвинения. При этом, по ее словам, «все высказывались, а вот удалили только одного заседателя».
«Просто слили ее, побоялись, что голосование может измениться или что-то еще, — предполагает Орешкина. — Потому что она человек прямой, добрый, порядочный. Все шло все к завершению, она должна была голосовать, а ее взяли, убрали и все. Мне это, конечно, очень не понравилось». Она недоумевает: «Несколько человек просто-напросто слили. Куда они девалися? Последних убрали три человека, вот зачем, кто их убрал?».
Через неделю выбыл еще один присяжный, Сергей Шпонкин. 8 июня он написал заявление о выходе из коллегии, сославшись на «тяжелые семейные обстоятельства» и финансовые затруднения.
27 июня, в последний момент перед тем, как присяжные ушли выносить вердикт, судья исключил из коллегии еще двух человек. Одну присяжную — из-за того, что при отборе она не сказала, что ее скончавшийся в 2013 году муж был судим (среди запасных присяжных она была первой в очереди на попадание в основную коллегию). Другого — из-за анонимного сообщения: будто бы присяжный (он вошел в основную коллегию из числа запасных после ухода Шпонкина) показывал коллегам «некоторые доказательства». Речь шла о картах и таблицах с данными детализации, которые он составил сам.
«Мы видим четко, мы абсолютно точно видим информацию, которая есть в деле, но не была представлена в суде — за 9 августа и 15 августа 2014 года», — обратила внимание прокурор Мария Семененко. За сбор информации о деле вне суда присяжного исключили.
«Какие-то пункты он взял из интернета, еще откуда-то. Ну да, это как бы противозаконно, тут понятно», — считает Огуенко. «Молодой человек сделал доброе дело для всех, — рассуждает Орешникова. — Просто мое мнение к присяжным заседателям — бессовестные они. Человек даже водичку приносил и здесь доброе сделал, эти бумаги составил. Его, правда, никто не просил, и он должен был знать, что это нельзя делать. Но главное то, что его ведь сдали».
«Кто его знает, как бы он голосовал, — продолжает Орешникова. — Его записи мы почти не видели, мы хотели в последний день разобраться. Он хотел помочь всем, а кому-то не хотелось, чтобы все все вспомнили, все взвесили. И этого молодого человека просто взяли и убрали».
Вердикт присяжных. «С Чечни выдачи нет»
29 июня оставшиеся присяжные вынесли вердикт. В общей сложности коллегия обсуждала его три дня; дополнительных вопросов по сути дела или просьб о дополнительной демонстрации доказательств у присяжных не возникло. Один раз они вышли из совещательной комнаты, чтобы уточнить, как правильно заполнять вопросный лист.
Всех подсудимых коллегия признала виновными в убийстве Бориса Немцова и не заслуживающими снисхождения. Вину Анзора Губашева присяжные признали единодушно, лишь один человек голосовал за снисхождение к нему. Против виновности Заура Дадаева высказались двое (и четверо проголосовали за снисхождение), против виновности Шадида Губашева и за снисхождение к нему — лишь один присяжный. Двое присяжных голосовали за невиновность Темирлана Эскерханова и снисхождение к нему. Больше всего вопросов и споров, вероятно, вызвал Хамзат Бахаев, в виновности которого сомневаются адвокаты семьи Немцова — оправдать его предлагали четверо заседателей.
Все трое присяжных, с которыми поговорила «Медиазона», утверждают, что о фактах прямого давления на заседателей им ничего не известно. Александра Карасева допускает, что исключение присяжных из коллегии можно считать «скрытым давлением» (Владимир Огуенко на вопрос об этом отвечать отказался).
«Как я поняла, мое исключение было воспринято некоторыми присяжными как предупреждение о том, что "лишних" вопросов задавать не надо, и как напоминание о том, что за присяжными наблюдают», — говорит Карасева. Исключение из коллегии сначала Елены Бидюк, а затем еще двух присяжных «тоже могло сыграть свою роль, так как присяжным напомнили об их уязвимости и контроле за тем, что присяжные говорят и делают».
«Влияние на присяжных это должно было оказать сильное, так как удаление произошло практически перед уходом на вердикт, — замечает она. — После ответа Путина на пресс-конференции о том, что он следит за процессом по делу Немцова, оставшиеся в коллегии присяжные к моменту вынесения вердикта четко представляли значение процесса, а значит, желательность подтверждения версии следствия и государственных обвинителей по делу».
Карасева считает, что «сами подсудимые и их защитники не могли выстроить полную картину произошедшего». «Обвинитель блестяще работала, причем работала на грани фола и даже выходила за черту дозволенного, — говорит она. — Но у нее великолепное знание материалов дела, у нее великолепная реакция, у нее наглость и уверенность в своих силах. Она переигрывала защиту: допустим, Каверзин пытался играть по правилам, а Семененко по правилам не играла. Обвинение фактически солировало на процессе. Но и адвокаты сами ухудшали положение своих подзащитных. Когда адвокат Муса Хадисов стал говорить, что в Чечне, наоборот, Немцова любили, уважали и прочее, кроме отторжения это никакой иной реакции вызвать не могло».
Кроме того, на решение коллегии, по ее мнению, могло повлиять и то, что в ходе суда все «присяжные смогли убедиться в том, что "с Чечни выдачи нет"». «Оправдание кого-либо из обвиняемых привело бы к тому, что он мог скрыться в Чечне так же, как Геремеев, Мухудинов. И если бы следствию потом и удалось найти дополнительные убедительные доказательства участия этого человека в убийстве, он бы остался безнаказанным», — говорит Карасева.
Вышедший из коллегии за месяц до вердикта Владимир Огуенко сомневается в виновности подсудимых: «Я доказательств не нашел. Не увидел. Скорей всего, я еще бы позадавал некоторые вопросы. И может быть, они повлияли бы на мое мнение, но вот то, что было на момент, когда я с этим делом распрощался… Там я не вижу прямых неопровержимых доказательств».
«Вот именно, мне не хватило очень многих [доказательств], — говорит Лариса Орешникова, которая осталась в коллегии до конца и участвовала в вынесении вердикта. — Лично мне. Вы адвоката Прохорова и Михайлову слышали? Я тоже такого же мнения. Там по каждому [подсудимому] у меня, конечно, свое мнение, но как они сказали — очень хорошо. Опытные же адвокаты, и то они поняли, что Бахаев, грубо говоря, здесь ни причем. Но присяжные заседатели такие умные, они даже адвоката Прохорова не послушали. Даже снисхождения нету. В общем, я этого не понимаю. У меня плохой осадок остался от этого всего, я перед тем, как голосовать, вообще хотела уйти. Потому что мне нравится справедливость, а здесь ничего этого не было».
«Мне в первую очередь, конечно, помогал опыт суда присяжных. С 2004 года суд присяжных работал. Я участвовала фактически в первых в России заседаниях суда присяжных. В 2013 году я стала присяжной в Нижнем Новгороде. Получила опыт, посмотрела, как работает суд, как работает судья Московского окружного военного суда Бильжо — профессиональный высококвалифицированный судья: на что он обращает внимание, что такое доказательства, как их оценивать. Тот процесс был рядовым — четверо контрактников забили до смерти азербайджанца. Никакого административного давления не было, и там действительно вершилось правосудие.
Существенный момент, ограничивающий работу присяжных в России — то, что присяжные работают с той доказательной базой, которая формируется судом. И присяжные не могут сами как-то эту базу расширить. С моей точки зрения, то, что судья не разрешил допросить перед присяжными [Алексея] Венедиктова, лишало присяжных необходимой информации. То, как суд уходил от оценки Геремеева, то, как суд фактически позволил [Алибеку] Делимханову не дать показаний по сути, то, что ряд документов защиты присяжным не показали.
Но это уже проблема не только конкретного судьи Житникова и Московского окружного военного суда, это проблема общероссийская. С июня 2018 года суд присяжных будет работать в районных судах. Зная, как формируется доказательная база, насколько суд зависим от председателя суда, насколько суд беспределен в отборе доказательной базы — и если уже у судьи примерное решение имеется — доказательную базу вам в своих интересах не сформировать. С судом присяжных в таких условиях они могут выйти на любое решение — просто дадут присяжным ту базу, которая нужна, чтобы решение устояло. Это мой опыт присяжного — 2004 год, 2013 год и 2017-й» .