«Он был весь синий»
Магомедов был задержан 2 июня 2014 года. При личном досмотре у него был обнаружен пистолет Стечкина с магазином с 20 патронами и двумя магазинами с 40 патронами. Позже еще один пистолет Макарова нашли у него дома. Я заключила соглашение с родственниками Магомедова 5 июня. Мы с его женой сразу же поехали в ИВС, где содержали моего подзащитного, однако туда меня не пустили — сказали, что он на следственных мероприятиях. После этого я провела несколько часов, созваниваясь с прокуратурой Кизляра и подавая жалобу в МВД республики на недопуск. Затем жена Имангазали сказала, что пока меня не было, ее мужа вывезли из изолятора на машине — она узнала его, несмотря на накинутую на лицо куртку. Примерно в это время из ИВС выехала скорая помощь. Как позже рассказал мой подзащитный, медики приезжали именно к нему.
Когда я впервые увидела Магомедова, он был весь синий — все руки, бедренная часть ноги. Он рассказал, что в полиции его заставляли подписывать какие-то бумаги и применяли физическое насилие. Все что ему дали, то он и подписал, в том числе и признание в том, что он является пособником НВФ (незаконного вооруженного формирования — МЗ). Никакого адвоката при его допросе не было, назначенный защитник приехал только 4 июня, перед избранием меры пресечения. Я позвонила членам дагестанской ОНК, чтобы они зафиксировали побои. Один из них — Закир Магомедов — позже свидетельствовал на суде. Он рассказал, что когда женщины отвернулись, Закир попросил моего подзащитного приспустить штаны — ягодицы у него были такие же синие, как и руки, и бедра. Имангазали пожаловался, что у него идет моча с кровью, что у него болит голова, что ему не вызывали врачей.
Из выступления председателя организации «Матери Дагестана за права человека», члена республиканской ОНК Светланы Исаевой на пресс-конференции 22 сентября 2014 года:
Около недели я не могла попасть на прием к следователю, даже свой ордер на предоставление интересов Магомедова я отдала руководителю отдела, а не следователю. 11 июня мы встретились случайно — я выходила от Имангазали из изолятора, а следователь стоял внизу. Выяснилось, что он пришел предъявлять обвинения. Я спросила его, почему он меня не уведомил об этом, он говорил: «Я звонил». Я посмотрела свой телефон, но там не было пропущенных вызовов. Тогда я спросила, как он собирается предъявлять обвинения без адвоката, а он ответил: «Ну вы же здесь».
После этого следователь написал на меня жалобу в Адвокатскую палату Краснодарского края. Якобы, находясь в ИВС, я оскорбила сотрудников изолятора, якобы говорила им: «Правильно делают, что вас убивают» и все в таком духе. Мне пришлось писать объяснение в палату. Такое голословное утверждение позже было подшито к материалам уголовного дела.
На суде мой подзащитный рассказывал, как его били по пяткам битой, как били по телу и рукам. В тот день, когда меня не допустили к нему в изолятор, его возили на следственные действия, давали автомат в руки и говорили, чтобы он бежал. Он понял, для чего это делается, и отказался. За это его снова избили. По моей просьбе Имангазали сделали УЗИ в СИЗО — обследование показало ушиб почки. Медэксперт, обследовавший моего подзащитного, когда он был в ИВС, на суде подтвердил вероятность того, что травмы могли были быть получены в то время, когда об этом говорил Магомедов — такая формулировка стандартная. Я спросила: «Почему же вы не осмотрели задержанного лучше, когда пришли его обследовать?». Врач сказал, что у него не было такой возможности. А потом сказал, что по УЗИ судить об ушибе почки нельзя.
При задержании и в суде Магомедов честно признался, что купил один из пистолетов в Хасавюрте за 120 тысяч рублей, но на учет оружие не поставил — за это просили еще 100 тысяч. Следствие утверждает, что оба изъятых пистолета Магомедову дал глава НВФ, ликвидированный сразу после задержания моего подзащитного.
На суде были представлены засекреченные ранее материалы о том, что мой подзащитный находился в разработке с апреля 2014 года, за несколько месяцев до того, как его задержали. Я попросила дать мне копию этих материалов, в ответ на что судья Магомед Абдуллаев сказал: «Кстати, у меня есть постановление, которое мне надо огласить». Он имел в виду ту самую жалобу об оскорблении сотрудников изолятора, которую на меня составил следователь. Судья обратился к прокурору: «Вы же ходатайствуете о его приобщении?». Прокурор, конечно, закивал. Я обратила их внимание на то, что жалоба следователя не дала результата, потому что была голословной, на что судья сказал: «Это еще надо разобраться, почему она не дала результата, надо разобраться и в том, как вы статус получили». В общем, судья огласил представление следователя.
Мой подзащитный попросил допросить адвоката по назначению, на которого он же ранее подал частную жалобу, но тогда судья обвинил меня в нарушении адвокатской этики — мол, я вела себя некорректно по отношению к моему коллеге. Судья подписал соответствующее представление. Магомедов и его жена писали жалобу на защитника самостоятельно, однако ее авторство приписывали мне — вроде как я обвинила его в некомпетентности.
Судья вынес частное постановление, в котором говорится, что я допускала «неадекватные высказывания подстрекательского характера» и «публично выражала неуважение» к участникам процесса. Там же говорится, что каждое судебное разбирательство я освещала в прессе, «не дождавшись завершения процесса». По мнению судьи, выражение собственного мнения в интернете недопустимо, «так как под воздействием непонятных некоммерческих организаций они могут привести к возбуждению ненависти или вражды».
Медицинские документы, свидетельствовавшие об избиении моего подзащитного, суд во внимание не принял, обращая внимание только на показания сотрудников полиции. А они утверждали, что травмы могли быть получены при задержании, одновременно утверждая, что никто его не избивал и пальцем не трогал. Просто уложили на пол — и всё. Сами себе противоречат.
На процессе присутствовали четверо понятых, двое из которых присутствовали при задержании, а еще две девушки — при обыске. Мой подзащитный просил изъять из архива три уголовных дела, рассмотренные Кизлярским районным судом, потому как эти же понятые уже присутствовали при других задержаниях. Суд нам отказал, но после публикации новости на «Кавказском узле» судья сам предложил переформулировать наше ходатайство. Таким образом, дела были подняты из архива. Трое из наших четверых понятых действительно фигурировали в тех уголовных делах. Статьи фигурантам дела вменялись такие же — хранение наркотиков и оружия. Примечательно и то, что у одной из понятых уже два года отсутствует паспорт. Она на судебном процессе это подтвердила. Это в протоколе судебного заседания, конечно, не отражено.
В каждом выданном мне протоколе судебного заседания я делала пометки: то, что зафиксировано при помощи аудиозаписи, отсутствует в итоговых протоколах. Я просила внести какие-то факты, однако судья отклонил большую часть моих ходатайств. Наименее значительные замечания он вносил, а наиболее важные вещи — нет.
Мне пришлось дважды заявлять отвод судье. В частности, на основании того, что он не дал мне выяснить моменты задержания моего подзащитного, Так, я расспрашивала одного из полицейских о том, какую руку он положил на моего подзащитного, что именно он делал при задержании. «Вы выясняете детали неповиновения законным требованиям полиции. Я первый раз вижу такое, что адвокат утяжеляет положение своего подзащитного», — сказал мне тогда судья. Я ответила, что если Магомедов не подчинялся требованиям сотрудников МВД, то должны были быть составлены соответствующие рапорты. На что судья сказал: «Знаете, еще не поздно составить эти рапорты. Прокурор, вы не находите?». Прокурор начал поддакивать.
На суде мой подзащитный сообщил, что приобрел пистолет Стечкина для самообороны. Однако остальные обвинения в свой адрес он отрицал. Судья Абдуллаев приговорил его к семи годам наказания.
В апелляционной жалобе я просила изучить записи судебных процессов, просила принять к сведению два отклоненных отвода судье. 13 мая апелляция была рассмотрена, но приговор оставили в силе. Я также написала жалобы на судью в квалификационную коллегию судей Дагестана, приложила флешку с записями, где указывается, что в мой адрес он выражался некорректно. Теперь я жду решения по этому вопросу.